Брендон Сандерсон - Слова сияния

Отец ударил рукой по столу, от чего чаши подпрыгнули, а тарелки задребезжали. Шаллан встревоженно уставилась на него как раз в тот момент, когда он ткнул в гонца пальцем и что-то прошипел. Было слишком далеко, чтобы Шаллан расслышала, но она знала этот отцовский взгляд. Девушка много раз его видела перед тем, как светлорд Давар брал трость – или даже кочергу – и принимался охаживать кого-то из слуг.

Гонец плавным движением поднялся. Его утонченность казалась щитом, который сдерживал отцовскую несдержанность.

Шаллан ему позавидовала.

– Похоже, это бессмысленный разговор, – громко сказал гонец. Он смотрел на отца, но говорил так, чтобы слышали все. – Я был готов к этому. Великий князь наделил меня властью, и я желаю узнать, что на самом деле случилось в этом доме. Буду рад свидетельству любого прирожденного светлоглазого.

– Им нужно свидетельство светлоглазого, – тихонько сказал Йушу своим братьям и сестре. – Отец слишком важен, чтобы они могли его просто так устранить.

– Был один, – громко продолжил гонец, – который хотел рассказать нам правду. С той поры о нем ни слуху ни духу. У кого-то из вас есть его смелость? Пойдете ли вы со мной и расскажете ли великому князю о преступлениях, что были совершены на этой земле?

Он посмотрел на них четверых. Шаллан съежилась в своем кресле, пытаясь уменьшиться. Виким не отрывал взгляда от огня. Йушу как будто собрался встать, но потом опять схватился за чашу с вином, ругаясь, и его лицо покраснело.

Балат. Балат взялся за подлокотники кресла, словно намереваясь встать, но потом посмотрел на отца. Отцовский взгляд оставался напряженным. Когда его гнев раскалялся докрасна, он вопил и бросался вещами в слуг.

Но по-настоящему опасным он становился, когда гнев делался холодным, как сейчас. В такие моменты отец был тихим. В такие моменты не было слышно криков.

По крайней мере, его криков.

– Он меня убьет, – прошептал Балат. – Если я скажу хоть слово, он меня убьет. – Его былая бравада растаяла. Он уже не выглядел мужчиной, а казался перепуганным подростком.

– Шаллан, ты можешь это сделать, – прошипел ей Виким. – Отец не посмеет причинить тебе вред. Кроме того, это ведь ты видела, что произошло на самом деле.

– Я не видела, – прошептала она.

– Ты там была!

– Я не знаю, что случилось. Я ничего не помню.

Оно не случилось. Не случилось.

В камине шевельнулось бревно. Балат уставился в пол. Все молча сидели. Вокруг закружился и растаял вихрь полупрозрачных лепестков. Спрены стыда.

– Понятно, – протянул гонец. – Если кто-то из вас… в будущем… вспомнит правду, в Веденаре вы найдете внимательные уши.

– Тебе не разрушить этот дом, ублюдок, – прорычал отец, поднимаясь. – Мы стоим плечо к плечу.

– Полагаю, не считая тех, кто уже не может стоять.

– Убирайся отсюда!

Гонец одарил отца взглядом, полным отвращения и презрительной ухмылкой. Она словно говорила: «Пусть я ублюдок, но не пал так низко, как ты». Потом быстро ушел, забрав своих людей, и донесшиеся снаружи резкие приказы свидетельствовали о том, что он желает вновь отправиться в путь, невзирая на поздний час, поскольку у него есть другое поручение за пределами владений светлорда Давара.

Когда он уехал, отец уперся в стол обеими руками и выдохнул.

– Уходите, – велел он четверым детям, опустив голову.

Они медлили.

– Убирайтесь! – взревел светлорд Давар.

Братья бросились вон из комнаты, и Шаллан едва успевала за ними. В память ей врезался образ: отец медленно опускается в свое кресло, схватившись за голову. Его подарок – прекрасное ожерелье – лежал забытым в открытой коробке на столе прямо перед ним.

То, что они отозвались немедленно и с великим ужасом, неоспоримо, ибо речь идет о тех, кто в числе первых отрекся, отказался от своих обетов. Термин «отступничество» в те времена не применялся, но с той поры стал общеизвестным наименованием этого события.

После окончания совещания в королевском дворце Себариаль пригласил Шаллан в свою карету, и они поехали к его военному лагерю. Узор продолжал настойчиво жужжать в складках юбки девушки, даже пришлось его утихомирить.

Великий князь сидел напротив, откинув голову так, что затылком уперся в обитую тканью стену, и тихонько похрапывал, пока карета катилась, погромыхивая на ямах. Землю здесь полностью очистили от камнепочек и выложили по центру линию из каменных плит, чтобы отделить левую сторону от правой.

Солдаты Шаллан наконец-то в безопасности и должны догнать ее позже. У нее теперь появились и жилище, и доход. Из-за напряженного собрания и ухода Навани Дом Холин еще не потребовал у Шаллан передачи им вещей Ясны. Она все еще должна как-то добиться от Навани, чтобы та разрешила ей помогать с расследованием, но пока что день в целом удался.

Шаллан осталось лишь спасти мир.

Себариаль всхрапнул и очнулся от своего короткого сна. Выпрямился, вытер щеку.

– Ты изменилась.

– Прошу прощения?

– Выглядишь моложе. Там мне казалось, что тебе двадцать, может, двадцать пять. Но теперь я вижу, что ты не старше четырнадцати!

– Мне семнадцать, – сухо заметила Шаллан.

– Без разницы. – Себариаль хмыкнул. – Готов поклясться, раньше твое платье было ярче, а лицо – изящнее, приятнее… Наверное, все дело в свете.

– У вас такая привычка – оскорблять молодых дам? – спросила Шаллан. – Или вы так поступаете лишь после того, как пускали перед ними слюни?

Он ухмыльнулся:

– Тебя явно не учили жизни при дворе. Мне это нравится. Но будь осторожнее – здесь, если оскорбить не того человека, возмездие может оказаться скорым.

В окно кареты Шаллан видела, что они наконец-то подъехали к военному лагерю, над которым реяло знамя Себариаля. На нем были глифы «себес» и «лайал», стилизованные под небесного угря, ярко-золотого на черном поле.

Солдаты у ворот отсалютовали, и Себариаль приказал одному из них отвести в свой особняк людей Шаллан, когда те прибудут. Карета продолжила путь, и князь опять откинулся на спинку сиденья, наблюдая за веденкой, словно чего-то ждал.

Девушка понятия не имела чего. Возможно, она ошиблась в своих суждениях о нем. Шаллан сосредоточилась на виде из окошка и вскоре решила, что это место было военным лагерем лишь по названию. Улицы казались прямее, чем в городе, который вырос естественным путем, но она обнаружила куда больше гражданских, чем солдат.

Карета ехала мимо таверн, рынков под открытым небом, лавок и высоких зданий, в которых точно могли проживать по дюжине семей. На большинстве улиц толпился народ. Городок не казался таким ярким, как Харбрант, но здания были из крепкого дерева и камня, их боковые стены вплотную прилегали друг к другу.