Генри Олди - Кукла-талисман

Я Сэки Осаму,
старший дознаватель Карпа-и-Дракона.
Кто же ты, стоящий предо мной?

Я Торюмон Рэйден,
скромный сын самурая низкого ранга,
дознаватель службы, возглавляемой вами,
мой справедливый господин.
Явился я доброй волей,
с рыдающим сердцем.
Склоняю голову и готов к признаниям.

Сын скромного самурая?
И я – твой господин?
О нет, ты должно быть, шутишь!
Ты – владыка, отдающий приказы,
ты – повелитель всех нас, ничтожных!
Предупредить? Для тебя это мелко!
Доложить? Для тебя это низко!
Спросить разрешения? О чем это я?
Такая просьба тебе неизвестна!
Да будь я твой справедливый господин,
ты бы уже сводил счеты с жизнью!

Падаю ниц, молю о прощении.

Скажи мне, о дерзкий самурай!
Скажи, пока тебе не вырвали язык!
С чего это началось?
Что вонзилось занозой в твое седалище?

Имя, господин, имя и одежда.
Они приходят рука об руку:
имя надевает одежду,
одежда облекает имя.

Имя? Одежда? Ха-ха-ха!

Неслыханная дерзость!
Немыслимая глупость!

Самурай, доложивший о фуккацу,
назвал мне имя своего убийцы.
О, он помнил его: Кояма Мичайо,
гневный душитель, пьяный ревнивец!

Кояма Мичайо? И что же с того?
Имя как имя,
хоть с начала, хоть с конца…

Убийца Кояма Мичайо,
смотритель за разгрузкой риса,
сошедший в ад из-за вспышки ревности,
отдавший свое тело в угоду гневу и похоти,
и насильник Кояма Имори,
смотритель княжеского зонтика,
обвиненный банщицей-самоубийцей –
родные братья, господин.
Старший Мичайо изгнал младшего Имори,
из родного дома изгнал,
велел на порог не пускать,
гнать палками прочь, плевать в спину!
Нет насильнику места, сказал он,
ни в стенах, ни под крышей!
Так сказал он
и вскорости, год спустя,
стал убийцей, адским обитателем,
отдав убитому свое тело.

Значит, братья?

Но зачем же банщице мстить старшему,
зачем делать убийцей, адским обитателем,
зачем отнимать его тело, дарить другому,
если старший брат вступился за женщину,
одарил ее дух сладкой местью,
изгнал насильника прочь?!

О, мудрость господина!
О, прозорливость!
Вот и я подумал: зачем?
Верен вывод господина: совершенно незачем!

Гнусный льстец!
Ядовитый мед течет с твоего языка,
затекает мне за воротник,
сквозь поры кожи проникает в сердце!
Итак, имя, но где же одежда?

Мы – духи воспоминаний,
мы – память юного самурая.

Я Одзаки Хэруо, недостойный самурай,
чиновник по набору строителей.
Явившись с заявлением о фуккацу,
я признался, что помню одежду красавицы.
Верхнее кимоно, сказал я,
блеск перламутра, сказал я,
шелковое, дорогое, на вате,
с узором из листьев и цветов.

Листья и цветы, поняли мы,
запомнили мы.

Изысканный вкус!

Второе кимоно, сказал я,
белее снега, сказал я,
нижнее кимоно алей горячей крови.
Темный пояс с золотым шитьем:
о, листья клена!
Блестящие листья клена!

Превосходный выбор!
И это носила простая банщица?

Изысканный вкус?
Превосходный выбор?
У банщицы, бабочки «мыльной страны»?!
Я мучился этим, задавал себе вопрос:
да неужто у мертвых вкус лучше, чем у живых?
Устав от терзаний, пришел я в театр…

Неслыханная дерзость!
Немыслимая глупость!
Находясь на службе, шастать по театрам?

Скажи мне, о дерзкий самурай!
Скажи, пока тебе не вырвали язык!
Какой злой дух понес тебя туда?

Мы – духи воспоминаний,
мы – память юного самурая.

Я актер Кохэку, бездарный лицедей,
я оннагата , исполнитель женских ролей,
любовник Коямы Имори.
Играя служанку Коман
в «Ночной песне погонщика Ёсаку из Тамба»
за авторством Тикамацу Мондзаэмона…
О, Тикамацу Мондзаэмон!
О, великий Тикамацу…

Хватит! Молчи, глупец!
Еще раз помянешь своего Тикамацу,
и я велю вырвать тебе язык,
велю всем вам вырвать языки,
будь вы хоть трижды духи воспоминаний,
память юного самурая!

Слушаемся, господин!

Играя роль служанки Коман,
в пьесе за авторством того, кого поминать нельзя,
если не хочешь лишиться языка,
я облачался в такой же наряд:
верхнее кимоно блестело перламутром,
шелковое, на вате,
с узором из листьев и цветов.

Изысканный вкус!

Второе кимоно белей снега,
нижнее кимоно алей крови,
темный пояс с золотым шитьем:
о, листья клена!

Превосходный выбор!
И это носит простая служанка?

В театре, господин!
В театре, для услаждения публики!
Кояма Имори, мой любовник,
изгнанный из дома, преданный друзьями,
часто видел меня в этом наряде,
обожал меня в этом наряде,
восхищался им.
Наряди старуху в такое убранство, говорил он,
хромую горбунью, говорил он,
все юнцы побегут следом, пуская слюни!
Играя служанку Коман, кладезь добродетелей,
я надевал черный парик, небрежно расчесав его,
вплетя в волосы золоченые ленты…

Черный парик, поняли мы,
золоченые ленты, поняли мы,
запомнили мы.

Дух жестокой красавицы,
дух, стравливающий самураев,
убивающий их,
носил такое же платье,
такой же парик,
вплетал такие же ленты.
Воистину банщица ли это?
Бабочка «мыльной страны»?

Я прозреваю!
В тумане открылся мне дальний берег!
Дух, стравливающий самураев,
убивающий их,
носил платье любовника-актера,
сделал убийцей своего старшего брата,
погубил его, послал в преисподнюю.
Имя и одежда, одежда и имя!
О дух Коямы Имори,
гнусного насильника,
продолжал насильничать и после смерти!
Кого же он отправил в ад первым,
кого вторым?