Генри Олди - Кукла-талисман

Рэйден:

Сэки Осаму:

(расхаживает по сцене, топает ногой)

Рэйден:

Хор:

(голосами старухи с безымянной улицы) :

(вразнобой, под грохот барабанов)

– Здравствуйте, обаа-сан. Как здоровье?

– Не дождетесь, – буркнула старуха.

Как и в первый раз, она сидела на колоде у ворот. Безымянная улица была пуста, дом банщицы Юко, заброшенный и темный, безмолвно маячил у меня за спиной.

Я присел на краешек колоды:

– Вот, я вам табачку принес. Что же вы пустую трубку-то сосете? С табачком куда приятнее, да?

– Ась?

– Будете сеять ветер мне в уши, обаа-сан, уйду и табачок унесу. У вас слух как у филина, а разум острей бритвы. Так что, мне уходить? С табачком?

– Сиди уже, – старуха сдалась. Окинула меня цепким неприязненным взглядом. – И трубку мне набей. Года мои не те, пальцы дрожат… Как вызнал-то?

Я забрал у нее трубку, стал набивать, уминать.

– Много ли тут вызнавать, обаа-сан? На улице дом с привидением, вот уже больше года. Надо в управу бегом бежать, властям докладывать. Или святых монахов звать, что ли? Не бегут, не зовут: я проверил. А почему?

– Почему? – старуха отобрала у меня трубку.

Я чиркнул огнивом, давая собеседнице прикурить:

– Дом с привидением, если оно землякам вреда не чинит – чепуха. Живи сам и давай жить другим, так? Привлечь к себе внимание властей – вот что для вашей улицы хуже любой неприкаянной души. Чиновник явился? Это сулит неприятности. Даже два чиновника – мы-то с господином Хэруо вдвоем заявились! Самураи вынюхивают, высматривают, в заветный дом лезут! Узнают о призраке, обвинят: почему не доложились? Вот вся улица и попряталась, как вымерла. А вас вперед погнали, напоказ: выяснить, что пришлым надо. Какой с вас, обаа-сан, спрос? Глухая полоумная бабка, одной ногой на кладбище…

– Ты, господин мой, ври, – старуха сверкнула желтыми совиными очами, – да не завирайся! Глухая? Полоумная? Я еще тебя переживу, спляшу на твоей могилке…

– Может, и так, обаа-сан. Вас, я полагаю, из того дома, о котором мы оба знаем, добрые люди забрали. Не жить же вам бок-о-бок с призраком? Даже если вы Юко кормили, поили, вашему ремеслу обучили…

Я изобразил, как закуриваю трубочку и передаю ее клиенту, предлагая любовные услуги:

– Призрак есть призрак, хоть и родня. Вам Юко кто, внучка?

Старуха окуталась облаком дыма.

– Правнучка, – донеслось из облака. – Верно говоришь, я ее всему выучила. Живая меня любила, небось, и мертвая бы не тронула. Если это Юко, конечно, бедняжка моя…

– А если не Юко? Иной призрак?

– Тоже не тронул бы, небось. Кому я нужна? Жила бы себе помаленьку… Да соседи воспротивились: нечего, мол, там куковать, чужую душу злобить. А какая она мне чужая? Юко, не Юко – дом родной и душа родная, раз в дом захаживает! Забрали меня соседи, к себе перевезли, с вещами. А как ты явился, к тебе выпихнули: глянуть, что к чему.

– Глянули?

– Ты мне сразу не понравился. Я так соседям и сказала: молодой, да ранний. Не будет нам покоя, и не надейтесь. Как в воду глядела…

– Будет, обаа-сан. Будет покой, я уж постараюсь. А теперь говорите, я слушаю.

Она по-молодому толкнула меня плечом:

– Чего тебе рассказывать? Ты и сам, небось, все знаешь.

– Правду говорите. Правду про Юко и господина Имори.

– А толк с моей правды выйдет? Она ведь никому не надобна, правда.

– Мне надобна. Давайте, не тяните время.

У всех банщиц были клиенты. У банщицы Юко была любовь.

Кояма Имори, смотритель княжеского зонтика, считался в Акаяме первым красавцем. Говорили, что вечерами его кожа светится, а дыхание полнится ароматом лилий.

Кто бы спорил, только не Юко.

Когда Кояма Имори в первый раз пришел в баню близ Большого Вороньего моста, для Юко взошло солнце. В первые визиты он щедро платил Юко за ее услуги, но потом явился грустный, долго молчал – и признался, что не в состоянии более оплачивать нежность и заботу молодой банщицы. Имори и так уже продал черепаховый гребень, наследство покойной матушки, чтобы порадовать Юко подарками.

Приходи просто так, сказала Юко. И утерла слезы.

Поначалу она платила хозяину бани за визиты возлюбленного из своих средств, еще более скудных, чем жалованье смотрителя зонтика. Утверждала, что клиент исправно расплачивается. Вскоре обман разоблачили, да и кстати: у Юко кончились ее жалкие сбережения, а доходы банщицы не позволяли долго продолжать эту игру. Юко предложила господину Имори встречаться у нее дома: родню банщицы унес черный мор, оставив жилище в полное распоряжение Юко и ее старой прабабки, в молодости – знаменитой «сливовой чаинки» из веселых кварталов.

Пересудов соседей влюбленная женщина не боялась. Что могут убавить сплетни от репутации бабочки «мыльной страны»? Бабочка летела на огонь.

Поначалу так все и было: тайные встречи, ласки, жаркие речи. Но вскоре Юко с болью в сердце заметила, что нежный красавец становится все холоднее. Встречи случались реже и реже, пока и вовсе не сошли на нет. Бедняжка преследовала своего любовника, ждала у его дома, затевала разговоры на улице, притворяясь, что встреча случайна, пока господин Имори не велел ей оставить его в покое. В случае отказа он пригрозил, что слуга побьет Юко палкой.

Юко не поверила. Слуга выполнил приказ господина.

Исхудала Юко, подурнела. Глаза ее запали, горели лихорадочным огнем. Посетители бани избегали Юко, предпочитая других банщиц. Пустили слух, что Юко безумна, что ее прикосновения несут беду. Ждали, что хозяин бани, если Юко не оставит свою блажь, выгонит дуру прочь и не пожалеет об этом ни на миг.

Юко блажила дальше. Хозяин выбросил ее на улицу.

Дойдя в неутоленной страсти до исступления, Юко не нашла ничего лучшего, как покончить с собой. Нож, которым Юко лишила себя жизни, ей подарил Кояма Имори, бессердечный красавец, в одну из былых ночей любви.