Генри Олди - Кукла-талисман

Короче, битва – ладно. Но откуда взялась сноровка?!

Ни в Фукугахаме, ни позже, хоть во снах, хоть в воспоминаниях, я не преувеличивал свое мастерство. Сейчас же, пока мое тело спало в гостевом домике на чужой постели, мой разум бился с врагами так, словно я родился не Торюмоном Рэйденом, а Ивамото Камбуном, воплощением самурая древних времен, помешанного на стальных клинках. Кто другой поверил бы, что я с пеленок до зрелых лет только и делал, что рубил, колол, рассекал.

Кто другой, только не я. Уж я-то себя знаю!

Во время боя думать о посторонних вещах нельзя. Вот и сейчас: отвлекшись, я с большим опозданием заметил, что огонь, пожирающий храм кириситан, как это всегда было в моих прежних кошмарах, разметался в полнеба. Выгнулся дугой, изменил окраску. Налился жемчужной серостью, выпятил розовую мякоть, алые прожилки; превратился в рассвет. Земля под ногами взяла и накренилась, будто веранда дома во время землетрясения. Не так резко, чтобы я упал, но скакал и прыгал я теперь не на ровной утоптанной площадке перед храмом, а на рыхлом горном склоне.

Эй, сон! Почему самовольничаешь?!

Крики остались: в кошмаре кричали и раньше. Когда дерутся, всегда кричат. Но женских воплей прежде не было, это точно. Стараясь увернуться от ударов здоровенного топора, я припомнил, что в Фукугахаме звучали только мужские голоса. Откуда взялась женщина? Жена сёгуна – это я помнил точно! – ко времени той памятной схватки уже была убита обезьяной-наемником. Да, и потом – откуда взялся топор?!

Вот, рубит. Промахивается. Тычок рукоятью едва не сносит мне голову. Кровь течет по виску, струится на щеку. И снова: лезвие, обух, лезвие. Нет, топор – это что-то новенькое. Мы сходимся с обезумевшим лесорубом вплотную, лицом к лицу. Места для замаха нет; возможности тоже. Мышцы вот-вот лопнут от напряжения. Ноги зарываются в грунт, вспаханный нашими сандалиями не хуже, чем плугом. Меня толкают: я бы упал, да налетаю спиной на ствол дерева.

Дерево? В деревне?!

Мы на поляне. Кругом лес.

Шнур, которым подвязаны рукава моего кимоно, цепляется за сучок. Шнур перекинут через шею, он захлестывает горло убийственной петлей. У меня перехватывает дыхание, мутится разум. Как зверь, угодивший в силки, я рвусь на свободу, не задумываясь о последствиях, едва не задушив самого себя. Благодарение небесам! Шнур рвется, рукава высвобождаются, но мне сейчас не до этого. Громила с топором не даст мне подвязать рукава заново.

Лезвие, обух, лезвие.

А женщина все кричит. Что она кричит?

– Ты не Хасимото!

Лицо в полнеба. Женское лицо. Не сказать, чтобы красавица. А может, это гнев искажает черты, превращая знатную даму в бешеную ведьму, готовую сожрать меня без соли.

– Ты не Хасимото! Что ты здесь делаешь?!

Я и впрямь не Хасимото. Я не знаю, что здесь делаю. Спасаю свою шкуру? Сражаюсь за господина? Осуществляю давно задуманную месть?! Где, когда? Зачем?!

– А ты что здесь делаешь? – улучив миг передышки, спрашиваю я. – Что ты делаешь в Фукугахаме? Кто ты?!

– В Фукугахаме? – визжит она. – Какая еще Фукугахама?!

И снова:

– Ты не Хасимото! Вон отсюда!!!

Иду вон.

За завтраком Ансэй был бледен и молчалив. Сидел, словно придавленный каменной плитой: вот-вот неподъемный груз его расплющит. От шариков такояки , присыпанных тунцовой стружкой и мелко нарезанными водорослями, с кусочками осьминога внутри, молодой господин отказываться не стал, но макал эту вкуснятину в соус так, словно грязь из канавы вычерпывал. Жевал безучастно, глотал с трудом, через силу.

Ну да, конечно. Я хорошо помнил, как болит горло после того, как тебя едва не задушили. От Цугавы, который с утра успел переговорить с сыном, я уже знал: Ансэй снова ничего не помнит. Кошмар? Да, приснился кошмар, как и в прошлый раз. Какой именно? Выветрился из памяти. Проснулся связанным.

Всё.

Я к Ансэю с расспросами не лез, а когда он, едва дождавшись конца завтрака, поспешил удалиться в купальный домик, только порадовался. Лучше и не придумать для моего замысла! Мытье и купание – дело долгое, по меньшей мере час [33] Тут стоит напомнить, что японский час того времени равен двум европейским часам. , если не больше, у меня есть. Жена Ансэя ушла помогать супруге господина Цугавы по хозяйству, так что спальня молодых была полностью в моем распоряжении.

Но сперва я разыскал Хисикаву. И без обиняков заявил, что мне требуется его помощь.

– Все что угодно, Рэйден-сан! Я ваш должник.

Что ж, проверим, как далеко простирается это «все что угодно». Когда мы остановились перед покоями наследника, Хисикаве с трудом удалось скрыть удивление. Я собирался удивить его еще больше.

– Ваш амулет, Хисикава-сан. Он такой же, как у молодого господина?

– Да.

– Не только по назначению, но и по внешнему виду?

Хисикава на миг задумался.

– Да.

– И шнурок такой же? Длина, толщина?

– Никогда не мерил. Полагаю, что да.

– Вы бы не могли одолжить мне свой амулет?

После недолгих колебаний он снял с шеи вышитый мешочек на шелковом шнурке и протянул мне. Двумя руками, со всем почтением, я принял омамори.

– Не беспокойтесь, скоро я вам его верну. А пока, прошу вас, сядьте возле входа в комнату – на том же месте, где сидели этой ночью.

Не задавая лишних вопросов, Хисикава опустился на пол.

– Ничего не предпринимайте и не уходите. Сидите и слушайте, пока я не выйду или не позову вас.

– Хорошо.

Войдя в спальню, я плотно задвинул за собой бумажную дверь. В комнате царил образцовый порядок. Футон разглажен и аккуратно застелен покрывалом – ни единой морщинки. Шкафчики выстроились вдоль стены, матово отблескивая изысканными разводами дерева ен-дзю [34] Ен-дзю – софора японская. . Тумбочка стоит в изголовье постели: не там, где валялась вчера, опрокинутая, а чуть левее. Раздеться до нижнего кимоно? Воспроизвести все в точности?

Нет, в этом нет необходимости.

Я улегся на футон поверх покрывала – на место Ансэя. Полежал, ворочаясь с боку на бок. Практически никакого шума. В ночной тишине, наверное, можно что-то расслышать из-за двери, но недостаточно, чтобы забеспокоиться.

Пока все сходится.

Когда мою шею захлестнул шелковый шнурок, я мимо воли поежился. Вспомнились сильные пальцы актера Кохэку. Даже почудилось: они вновь сдавливают мое горло, как той ночью, в заброшенном доме банщицы Юко. Зябкие мурашки пробежали по затылку. Что, если злое наваждение вернется?..

Не вернется! Дух несчастного Имори покинул этот мир. Опять же, за дверью ждет Хисикава. Услышит, вбежит. С другой стороны, я сам велел ему ничего не предпринимать…

Хватит! Собрался делать – делай.

Я перехватил шнурок у себя за затылком. Потянул: шнурок больно врезался в кожу. Дышать стало труднее, и только. Нет, так себя не задушишь, как ни старайся: хоть во сне, хоть наяву. А если перекрутить шнурок? Уже лучше. То есть, хуже. Накатила паника, я захрипел и ослабил хватку. Ну, допустим. Вряд ли такое можно проделать, будучи в сознании, но Ансэй пытался удавиться во сне. Я снова натянул перекрученный шнурок амулета. Если всем телом податься вперед, а тянуть назад…