Генри Олди - Кукла-талисман

Веер указал на меня:

– Если у вас есть какие-то соображения, способные помочь мне, говорите. Если же их нет… Тогда утром вы уедете из моего дома. А я приму удары судьбы, как подобает самураю.

Он бросил взгляд через плечо: на алтарь, где стояла подставка из дерева кейяки, а на ней дремал малый меч в черных лаковых ножнах. Объяснять, что значит этот взгляд, не требовалось.

– Меч, – произнес я, стараясь говорить как можно уверенней. – Могу ли я узнать, кому он принадлежал?

«Вы просили у меня имя, Иссэн-сан? Я принесу вам имя.»

Цугава нахмурился:

– Зачем вам это? Меч имеет какое-то отношение к происходящему?

– Вы обещали отвечать на мои вопросы, – напомнил я.

– Тут нечего отвечать. Этой истории много лет, она вовсе не секрет. Скорее я удивлен, что вам не доводилось слышать о ней. Вы могли задать свой вопрос кому угодно, например, вашему секретарю или архивариусу. Без сомнений, они полностью удовлетворили бы ваше любопытство.

Мне надоело. Сегодня я уже один раз ошибся, когда думал, что он беспокоится о сыне, в то время как Цугава беспокоился о последствиях неподобающего поведения. Кажется, мне самому пора позаботиться о примерной неподобающести моего собственного поведения.

– Вероятно, вы правы, – я пожал плечами, принял скучающий вид. Надеюсь, голос мой звучал в достаточной степени холодно. – Но архиваруса здесь нет, а ехать ночью в управу или домой к господину Фудо – дело хлопотное. Я желаю выслушать историю меча от вас, Цугава-сан. Вы же не откажетесь просветить меня, глупца? В противном случае утром я уеду, оставив вас наедине с ударами судьбы. Вернее, я уйду пешком. После всего, что случилось, вряд ли вы соблаговолите подать для меня лошадь. Это так?

Я думал, он швырнет в меня веером. Велит слугам выбросить наглеца за ворота. Я ошибся.

– Хорошо, – кивнул Цугава. – Слушайте.

В те далекие времена, когда будда Амида еще не внял мольбам святого Кэннё, а убийство было дозволено и даже поощряемо, поскольку не влекло за собой немедленного и неотвратимого наказания, юный князь Сакамото возжелал устроить охоту на диких гусей.

Княжеские сокольничьи подготовили для забавы трех лучших белолобых ястребов – самок, птенцами взятых из гнезд. Лишь таким птицам хватало сил удержать бьющегося в когтях гуся. Князь лично одарил пернатых любимцев изящными нахвостниками – пластинками из черепашьего панциря с прикрепленными к ним бубенчиками, перьями фазана и шелковой вязью.

Впрочем, перед выездом на ловлю украшения снимали.

На́пуски на гусей устраивались на рисовых полях. Гуси осторожны, их дозорные постоянно бдят, следя за окрестностями. Держа ястреба на левой руке, сокольничий широким рукавом правой закрывал от хищника его будущую добычу. Другие слуги разгуливали перед сокольничим и позади него, отвлекая и успокаивая занятых кормежкой гусей – ибо одинокий человек вызывает у птиц особое беспокойство. Растревожить ястреба, всполошить стаю раньше времени – за подобные оплошности князь строго спрашивал с бездельников.

Выбрав подходящий момент, пускали ястреба.

Тут важно было успеть вовремя. Схватив гуся, ястреб обычно падал с ним на землю, где и продолжал драку. Взлетевшая стая также возвращалась, желая помочь несчастному товарищу. Не подоспей сокольничий вовремя, гуси легко забили бы ястреба до смерти. А так человек добивал пойманного гуся, стая улетала прочь, и единственной заботой сокольничего оставалось взять разъярившегося ястреба, что называется, «на кулак».

Охотились три дня. По вечерам любовались закатами, пили саке и горланили песни. Спали в воинских палатках, установленных слугами. И надо же такому случиться, что на четвертый день князю прискучила шумная компания.

Среди княжеских вассалов был один, кого Сакамото выделял особо – Хасимото Киннай, младший сын хранителя княжеского меча. Ровесники, они были схожи пылкими характерами и любовью к рискованным приключениям. Еще у Кинная была жена, к которой князь испытывал особые чувства. Нет, здесь речь не шла о страсти мужчины, обладающего властью, к чужой супруге. На ложе князь предпочитал женщин хрупких, изысканных, с маленьким пухлым ртом и глазами, подобными каплям росы, а главное, без единой родинки на теле. По всему княжеству выискивали девочек без родинок, чтобы задорого продать князю в наложницы. Если же говорить о Масако, жене Кинная, то тело у нее было сильное, рот великоват, и в родинках она не испытывала недостатка.

Зато у нее имелось другое достоинство – с раннего детства Масако отличалась талантом к верховой езде. Отец Масако поощрял увлечение дочери; затем, когда девушка перешла в дом мужа, там ей тоже не было отказа в лошадях. Зная это, князь всегда настаивал, чтобы его любимец брал на охоту жену – и любовался тем, как Масако держится в седле, а то и устраивал состязания между ней и конными самураями, часто не в пользу последних.

Подарки князя наезднице отличались большей щедростью, чем его же подарки наложницам.

Как уже было сказано, на охоте князь заскучал, возжаждав уединения. А поскольку полное одиночество – счастье отшельников, но не князей, Сакамото решил сбежать в горы в компании своего любимца и его жены. Благородный господин отлично понимал, что надолго бросить свиту в местах охоты ему не удастся. Разумеется, обнаружив побег князя, вассалы немедленно устремятся по его следам. Но Киннай уверял, что знает место на западных склонах, где беглецы проведут по меньшей мере полдня, любуясь цветами и слагая стихи без докучливых спутников. Я выведу господина из лагеря так, уверял он, что нас заметит лишь рассвет, а догонит только ветер.

Молодость безрассудна, это правда.

Киннай исполнил обещанное. С ловкостью и скрытностью, достойной синоби-но-моно – наемных лазутчиков и убийц – он вывел из спящего лагеря князя и свою жену, а также трех лошадей, нагруженных всем, что требуется для приятного времяпровождения. Предполагалось, что вассал станет прислуживать господину, а женщина – мужу, и тем самым будет исполнен непреложный закон, на котором стоит мир: «Женщине следует жертвовать собой ради мужчины, мужчине следует жертвовать собой ради господина, а господин держит ответ перед небесами!»

Закон был исполнен, но не совсем так, как ожидалось.

Едва беглецы остановились на лесной поляне, обладающей всеми достоинствами, включая быстрый ручей, едва они успели разложить пожитки и налить по первой чашке саке; едва князь сложил первые две строки возвышенного стихотворения и задумался над третьей…

Разбойники, знаете ли.

Сколько их было? Откуда взялись? Какая разница, если вид добычи, которая сама пришла к ним в лапы, привел разбойников в неописуемый восторг. Двое или трое негодяев насели на князя, отчего возвышенное стихотворение так и осталось незаконченным. Один, вооруженный громадным топором, схватился с Киннаем, тесня его к деревьям, где, вероятно, мерзавца поджидали сообщники с ножами. Еще двое, обуянные похотью, кинулись к бедняжке Масако, кричавшей что есть сил – повалили наземь, разорвали одежды, готовясь воплотить в жизнь свой гнусный замысел.