Джон Норман - Контрабандисты Гора [ЛП]

— Ты думаешь, что все женщины рождаются рабынями? — спросила я.

— Мы не завершены, пока мы не рабыни наших владельцев, — сказала она.

— Даже Убара? — уточнила я.

— Она очень боится того, чего она больше всего жаждет, — объяснила девушка.

— Ты думаешь, что из неё получилась бы хорошая рабыню? — поинтересовалась я.

— Она очень красива, — напомнила мне она.

— Но ведь этого не достаточно, — заметила я.

— Она просто ещё не изучила свой ошейник, — пожала плечами моя собеседница.

— Я понимаю, — кивнула я.

— Мужчины смогут ей это преподать, — заверила меня кейджера.

— Я уже изучила свой ошейник, — призналась я.

— Но Ты убежала, — усмехнулась она.

— Зато теперь я знаю свой ошейник, — вздохнула я, — хочу его и люблю его.

— Даже притом, что тебя будут презирать свободные женщины? — уточнила она.

— Пусть они будут сами по себе, — сказала я, — а мы сами по себе.

— Они — хозяйки, — покачала головой моя собеседница.

— Почему они нас так ненавидят? — поинтересовалась я.

— Потому, что это нас мужчины раздевают и заключают в ошейник, это нас они связывают, покупают и продают, это ради нас они устраивают набеги и войны, это нас они захватывают и бросают к своим ногам, это нас они хотят, — ответила она.

— Честно говоря, я даже чувствую себя в чём-то виноватой перед свободными женщинами, — призналась я.

— Не советую жалеть их, — предупредила она. — Они часто носят с собой хлыст или плеть.

— Но насколько при этом они должны быть обездолены и одиноки, — покачал я головой, — в своей гордости и страдании.

— Они завидуют нам из-за наших ошейников и нашей радости, — пояснила рабыня.

— Боюсь, что так и есть, — вздохнула я.

— Тебя уже покорили? — полюбопытствовала она.

— Я — рабыня, — грустно улыбнулась я. — Любой мужчина может справиться с этим.

— Но, вероятно, Ты надеешься на определённого хозяина? — уточнила девушка.

— О, да! — выдохнула я. — Но почему Ты спрашиваешь?

— Тебя слишком хорошо приковали цепями, — заметила она.

— И что, — не поняла я.

— Подумай, — усмехнулась девушка. — Тебя не просто привели и оставили за частоколом под строгой охраной, но и приковали цепью за шею, руки и ноги. Ты удерживаешься у стены, и не можешь даже соединить руки перед телом или свести ноги. Конечно, Ты сознаёшь свою уязвимость, и с какой безнаказанностью тебя могли бы ласкать.

— Да, — испуганно признала я.

— Ну и как по-твоему, в чём смысл всего этого? — поинтересовалась рабыня. — Каково назначение этих цепей?

— Я думаю, — предположила я, — чтобы проинструктировать меня.

— В чём проинструктировать? — не отставала от меня она.

— Убедить меня в тщетности побега, — сказала я.

— Возможно, — не стала отрицать девушка. — А что ещё?

— Чтобы я могла лучше осознать себя рабыней? — спросила я.

— Несомненно, — кивнула она. — Но вот скажи, разве твоя полная беспомощность и чрезвычайная уязвимость не возбуждают тебя?

Я не осмелилась ей отвечать.

— Но в этом есть и более глубокое значение, — заверила меня она, — чем Ты сейчас понимаешь, и возможно даже чем понимает тот, кто надел на тебя эти цепи.

— Я вообще ничего не понимаю, — призналась я.

— Внутри этого частокола нет ни одной рабыни, — сказала моя собеседница, — которая не была бы прекрасна, которая не была бы превосходной покупкой, которая не стала бы призом для того, кто заберёт её с аукционной площадки, но Ты — единственная, кого приковали цепями.

— Возможно, они просто опасаются, что я снова попытаюсь бежать, — предположила я.

— Перепрыгнув голой через частокол? — усмехнулась рабыня.

— Нет, конечно, — улыбнулась я.

— Если бы дело было только в этом, — пояснила девушка, — хватило бы одной единственной цепи на лодыжке. Она превосходно бы держала тебя на месте, чтобы Ты в чрезвычайной беспомощности ожидала, когда хозяева снизойдут использовать такое удобство.

— Я не могу понять, к чему Ты ведёшь, — призналась я.

— Какого сорта вещи хранят с особыми мерами безопасности? — намекнула рабыня.

— Не знаю, — удивилась я её вопросу.

— Призы, сокровища, драгоценности, — сама же ответила она.

— Наверное, Ты права, — согласилась я.

— А что из этого заслуживает самой большой заботы, — поинтересовалась она, — самых тяжёлых цепей, самых надёжных замков, самых неординарных мер безопасности?

— Я не знаю, — пожала я плечами.

— Что-то, что для кого-то очень важно, — подытожила она, — что-то чего он не мыслит себе потерять, чего он хочет, чего жаждет, от чего он не согласится отказаться, чем он решил владеть.

— Конечно, нет! — прошептала я.

— Мы отплываем рано утром, — сообщил мне Тиртай, явно рассерженный.

— Я понимаю, — кивнул я.

— Уверен, Ты понимаешь и важность секретного груза, который мы доставили и спрятали в трюме несколько ночей тому назад, — сказал он.

— Я понимаю, что это важно, — заверил его я, — но я не понимаю, почему это важно, или насколько это важно.

— Судьбы миров могут висеть на волоске после его доставки на Конец Мира, — заявил Тиртай.

— Мне кажется сомнительным, — признался я, — что этот корабль, каким бы могучим он ни был, сможет достичь Конца Мира, если такое место вообще существует. Что такое корабль, даже такой большой и крепкий по сравнению с беспощадной мощью Тассы?

— Как бы это ни было прискорбно, но это будет проверено, — заявил Тиртай.

— Вспомните о том, какое наступает время года, — напомнил я.

— Ты боишься выходить на нём в море? — уточнил он.

— Конечно, — не стал отрицать я, — как и любой разумный человек, понимающий, чем это может грозить, но я готов это сделать.

— То есть, Ты просто сознаёшь вовлечённые риски, — заключил Тиртай.

— Конечно, — подтвердил я.

— Но здесь речь идёт о большем риске, чем Ты можешь себе представить, — заверил меня мужчина.

— Я понимаю, — кивнул я.

— Но, чем выше риск, тем больше можно получить, — добавил Тиртай.

— Я понимаю.

— Как насчёт несметного богатства, командования флотами и армиями, любых женщин по твоему выбору? — осведомился он. — Не хочешь получить убарат или даже убараты? Что насчёт Коса или Тироса, Ара или Турии, или дюжины городов?

— Признаться, мне трудно в это поверить, — сказал я.

Тогда мой собеседник раздражённо вытащил из своего кошелька монету и швырнул её мне. Я поймал монету на лету и недоверчиво уставился на неё. Это был двойной золотой тарн. Многие из гореан никогда не видели такую монету, а некоторые сомневались, что такие существуют.

— Это тебе, — бросил Тиртай, — и это — ничто. Понимаешь?

— Понимаю, — кивнул я.

— И я, и мой начальник недовольны тобой, — сообщил он.