Джон Норман - Контрабандисты Гора [ЛП]

Я увидела, как караван начал медленно двигаться к воротам частокола. Один из мужчин, сопровождавших охранника, вёл за левую руку девушку, стоявшую в колонне первой. Сам охранник, по-прежнему державший лампу в руке, шёл слева от каравана. Два его товарища с наружного поста повернулись и, освещая путь факелами, направились к широкой лестнице, ведущей вниз к реке.

— Господа! — в отчаянии позвала я.

Но никто даже не обернулся.

Караван продолжал движение.

— Господа! — крикнула я.

Корабельный лагерь, судя по всему вот-вот будет оставлен, а вместе с ним и частокол, и строения на южном берегу Александры. А как же я? Обо мне что, забыли? Я же сама освободиться не смогу!

— Господа! — снова закричала я. — Господа!

Я встряхнула цепи. Натянула их. Всё было бесполезно.

Наконец, я осталась одна, не только в конуре, но и в пределах частокола.

Я — беглая рабыня.

Неужели, спрашивала я себя, меня в наказание оставили здесь, одну, прикованную цепями, без еды и воды? Уж лучше, подумала я, быстрое внимание слина или, более медленное, но менее болезненное кустов-пиявок.

— Господа! — что было сил закричала я. — Пожалуйста, я здесь! Не оставляйте меня! Не оставляйте меня! Пощадите меня!

Я снова и снова тянула и трясла цепи.

— Господа! — всё более отчаянно кричала я. — Господа!

Вскоре небо посерело. Тор-ту-Гор, «Свет над Домашним Камнем», общая звезда двух миров, Земли и Гора, приближался к горизонту. Начиналось холодное, промозглое утро. Спустя несколько енов я смогла различить заострённые концы кольев палисада, а ещё чуть позже, в предрассветной серости, проявились контуры площадки за дверью конуры, продуктовое корыто у стены и небольшой резервуар с водой, из которого мне вчера разрешили напиться, пусть и стоя на четвереньках и на поводке. Я видела, что ворота оставили открытыми. Несомненно, это было потому, что они решили, что внутри частокола никого не осталось.

— Господа! — заплакала я. — Господа!

И вдруг меня накрыла холодная волна ужаса. Я почуяла запах дыма. Похоже, местные строения решили предать огню! Вероятно, частокол, также будет сожжён! Собираются ли, пришла мне в голову совершенно несвоевременная мысль, точно так же поступить и с корабельным лагерем по ту сторону реки?

Мужчины наверняка приготовили всё так, чтобы огонь распространялся от дома к дому, и, возможно, к частоколу. А что если сам частокол уже был подожжён с внешней стороны? И тут я услышала треск огня. Я кричала, звала, снова и снова, вопила, пытаясь привлечь к себе внимание, но если меня кто-либо и услышал, то я не заметила ни малейших признаков этого. Как я кричала! Какой беспомощной я была в этих цепях. Я чувствовала тепло, разливавшееся за моей спиной, столь аномальное и пугающее этим холодным утром. Возможно, задняя стена конуры уже была охвачена огнём. Через дверь я видела дым, вздымавшийся тёмными, страшными, удушливыми облаками, а затем внезапный порыв ветра на мгновение разорвал пелену дыма и взметнул вверх фонтан искр, многие из которых, как только ветер стих, словно горячий, яркий дождь, посыпались на площадку перед конурой. Стало трудно дышать. По щекам бежали слёзы, удушливый дым резал глаза, лёгкие рвал кашель. Я отчаянно тянула цепи. Вдруг в дверном проеме выросла крупная, тёмная фигура. Её чёрный контур смутно обрисовывался на фоне огня полыхавшего за его спиной. Он кашлял и озирался. Думаю, что одну руку он держал перед лицом.

— Господин! — из последних сил закричала я.

Он, неуверенно, выставив руку перед собой, направился ко мне. Я с надеждой и отчаянием следила за приближающейся фигурой. Я едва могла держать свои глаза, залитые слезами глаза, чуть приоткрытыми. Наконец, я почувствовала его прикосновение и поняла, что он вставляет ключ в замок кандалов. Потолочный брус, горя и разбрасывая искры, рухнул справа от меня. У меня уже даже не было сил кричать от ужаса. Но вот сильная рука сомкнулась на моём, освобождённом от браслета запястье и рывком поставила меня на ноги. Меня потащило вперёд, прочь из конуры. Я едва успевала переставлять ноги, боясь только споткнуться. Сначала мы миновали дверной проём, потом площадку, и вот позади остались ворота.

— Господин! — рыдала я.

Моя рука по-прежнему оставалась зажатой в его кулаке.

Мы остановились в нескольких шагах от частокола, на полпути к верхней площадке лестницы, ведущей вниз к реке. Стоило мужчине разжать руку, как я тут же упала на колени, склонившись головой к самой в траве и хватая воздух открытым ртом. Он присел около меня, его голова тоже была низко опущена. Он кашлял. Это был именно он, тот, кто приковал меня к стене цепями там, кому было поручено охранять меня. Даже здесь воздух, наполненный дымом, резал глаза и лёгкие. Пламя поглощало частокол и конуру, оставшиеся позади нас. Бросив взгляд через реку, я увидела, что корабельный лагерь тоже был охвачен огнём. Сзади раздался оглушительный треск. Вероятно рухнула крыша конуры.

— Господин рискнул своей жизнью, чтобы спасти жизнь рабыни, — борясь с удушьем, с трудом проговорила я.

— Ты представляешь ценность, — прохрипел он и зашёлся в кашле.

— Ценность для Господина? — уточнила я.

— Конечно, — кивнул мужчина. — Ты могла бы принести пару серебряных тарсков.

— Вы слишком многим рисковали ради двух серебряных тарсков, — прошептала я.

— Я сделал бы тоже самое для стреноженного верра, — заявил он, — или для урта попавшего в силок.

— Рабыня благодарна, — прокашляла я. — Может ли она своими губами отплатить Господину?

— Выпрашиваешь оплеуху? — поинтересовался он.

— Нет, Господин! — испугалась я.

— У рабыни нет ничего, чем она могла бы заплатить или что-то возместить. У неё просто берут то, что могут пожелать, всякий раз, когда и как пожелают.

— Да, Господин, — вынуждена была согласиться я.

Наконец, откашлявшись, он встал и посмотрел через реку.

Я же осталась стоять на коленях. В крайне редких случаях рабыне было бы мудро, встать в присутствии свободного человека, если она не получила на то разрешения. Я даже встала на четвереньки, что казалось более приемлемой позой для животного, и вслед за ним уставилась на другой берег реки.

— Корабельный лагерь горит, — прокомментировала я.

Мужчина опустил взгляд на меня, а потом растянул горловину своего кошеля и бросил мне маленький лоскуток свёрнутой ткани.

— Оденься, — велел он.

— Да, Господин! — воскликнула я, с радостью и благодарностью.

— У меня было мало времени, — сказал он, — ничего более подходящего я не нашёл.

Мне хватило мгновения, чтобы накинуть тунику и завязать на левом плече раздевающий узел.

— Слишком длинная, — прокомментировал мужчина, — но мы всегда можем её значительно укротить.