Тим Скоренко - Стекло [litres]

На этом разговор закончился, но я ещё долго не мог заснуть. Рассказ Цифры не давал мне покоя. Я не мог понять, кто в этой истории настоящий негодяй – Йоханаан, похитивший девушку, или Цифра, не решившийся прекратить истязания Ревекки, хотя ему это ничего не стоило. Возможно, Цифра действительно преодолел свою тайну, как это утверждал Проводник, но его рассказ изменил отношение к нему. Я понимал, что завтра вечером постараюсь сесть подальше – трусость и подлость виделись мне заразными болезнями, передающимися по воздуху, и я не хотел заразиться ими от Цифры.

Наутро, когда мы собирались, я поймал себя на мысли, что воспринимаю Цифру как инвалида. Смотреть на него вроде как неприлично, но при этом невозможно не обернуться, невозможно оторвать взгляд. Рассказывая свою историю, Цифра не мог не понимать, на что шёл, не мог не осознавать, как изменится наше отношение. Но всё-таки он решился, и в этом действительно, как и говорил Проводник, присутствовал нравственный подвиг, преодоление барьера.

«Каждый из вас сейчас думает об одном и том же, – прервал Проводник радиомолчание. – Каждый из вас думает, что на месте Цифры поступил бы иначе. Конечно, любой другой бы сразу пошёл к меджаям или в крайнем случае анонимно донёс на Йоханаана. Но все вы ошибаетесь».

«Я не ошибаюсь», – сказал Шимон.

«Тогда вечером я попрошу тебя рассказать свою историю».

«Она получится скучной».

«Тогда её расскажу я, и она внезапно окажется интересной».

Мне показалось, что Шимон что-то прошептал, несколько неразборчивых слов, которые явно не предназначались для чужих ушей – он просто забыл отключить связь. Смысла я не понял, но по интонации почувствовал, что Шимон уязвлён, что тайна у него есть и он не сомневается в способности Проводника её раскрыть, и что чувство, которое обуяло Шимона, – не страх, а злость. Таким тоном говорят «Только попробуй!» или «Ну давай, что же ты!», и эти слова, будучи произнесенными в других обстоятельствах, служат сигналом к началу драки. Возможно, думал я, это связано с тем, что до сих пор Шимон считал себя неприкосновенным – первым и самым близким последователем Проводника, знающим его лучше других. Проводник же дал ему понять: ты такой же, как и прочие.

Впрочем, я думал не о Шимоне, а о себе. Что бы рассказал я, обратись Проводник ко мне? Какую из своих историй? Какую из тайн? Что бы я ни раскрыл, что бы ни выбрал, прочее будет по-прежнему довлеть надо мной, нависать, хмуриться, угрожать. Могу ли я выбрать самый главный секрет, могу ли одной историей закрыть все пробелы, очистить свой разум и сердце? Я не знал.

Я лишь надеялся на то, что Проводник задаст вопрос, на который у меня будет один-единственный ответ.

Алярин проснулась оттого, что почувствовала: в комнате кто-то есть. Речь шла не о старухе – к ней Алярин привыкла настолько, что воспринимала как предмет обстановки, неодушевлённое имущество. В комнате был настоящий человек – Алярин ощущала его запах, едва заметный шлейф дорогих духов, сквозь который просачивалась нотка мужского пота.

Алярин открыла глаза. Старуха тоже была тут – дремала на стуле у кровати. Алярин с трудом повернула голову в другую сторону – шея отозвалась болью. У стены стоял мужчина. Лицо его скрывалось в тени.

– Вы кто? – спросила Алярин.

От её голоса очухалась сидящая на стуле старуха, что-то прошамкала – Алярин так и не научилась разбирать её невнятное бормотание.

– Ты его впустила? – спросила Алярин.

Старуха закивала, поднялась и поползла к двери. Алярин представила, как они выглядят вдвоём, когда старуха выводит её во двор, посидеть на свежем воздухе. Две калеки, две колченогих уродины. Даже немного смешно.

Мужчина вышел на свет, и сердце Алярин сжалось. Она видела его всего однажды, причём издалека, – но она знала, кто он, и догадывалась, зачем он пришёл.

– Ка, – выдавила она.

Священник учтиво склонился.

– Да, Алярин, это я. Рад наконец с тобой познакомиться. Могу я присесть?

Он не стал дожидаться разрешения, а просто сел на стул, который раньше занимала старуха. Та стояла, обернувшись, в дверном проёме.

– Иди, – сказала Алярин.

Старуха заворчала, но исчезла.

Ка молчал. В гражданской одежде он не казался таким властным и страшным, каким его запомнила Алярин.

– Зачем пришёл? – спросила она.

– Как твоё здоровье? – поинтересовался он в ответ.

Мразь, подумала Алярин, какая же ты мразь.

– Как видишь.

Левая рука была уже ничего, Алярин держала ложку и сама хлебала жиденький супчик. Пальцы на правой всё ещё срастались под слоем гипса, умело наложенного даяном. Ходила Алярин, опираясь на старуху или держась за стенку – обе ноги были сломаны в нескольких местах, а на правой был раздроблен сустав – она уже никогда не будет сгибаться. Рёбра подживали, дышалось уже без хрипов.

– Ну и отлично, – отозвался Ка.

– Зачем пришёл? – Алярин повторила вопрос.

Ка покачал головой.

– Есть разговор.

Алярин не ответила. Ну давай, давай свой разговор.

– Пойми правильно, я не испытываю к тебе никаких чувств, – сказал он. – Ни ненависти, ни презрения, ничего такого. Я тебя не боюсь и не уважаю тебя. Ты мне безразлична. Как мне безразличен этот стул или этот дом. Тем не менее ты знаешь, что я сделал.

– Знаю.

– Вот и отлично. Ничего личного, просто бизнес, как говорят на севере. Но вряд ли ты понимаешь причины моего поступка.

Алярин отвернулась.

– Мне неинтересно.

– Тебе очень интересно. Проводник тебе не объяснил, даян и сам не был в курсе. Да, кстати, ты знаешь, куда отправился даян?

– Нет.

Ка усмехнулся.

– Вот такие у тебя друзья. Я твой враг, но буду с тобой честен. Я отправил даяна за Проводником.

– Зачем?

– Чтобы он убил его.

– Он этого не сделает.

– Потому что он справедлив?

– Да.

– Во-от. – Ка неприятно причмокнул. – Вот тут-то и кроется весь секрет. Даян пришёл, чтобы убить меня. Мне отмщение, и аз воздам. Но не убил. Потому что моя смерть нарушит то самое равновесие, которое он так стремится поддерживать. А смерть Проводника как раз необходима.

– Нет.

– Да. Как иначе ты объяснишь, что даян уехал на неопределённый срок, а я сижу здесь, живой и здоровый?

Этот вопрос крутился в голове Алярин с того момента, как Ка вошёл в комнату. Как он выжил? Даян не умеет прощать, даян не умеет сомневаться, даян не меняет цель. Он вернулся сюда, в эту комнату, сел на стул и сказал: всё кончено, и Алярин поняла – Ка мёртв. Это случилось несколько недель тому назад, а потом даян собрался и уехал. Я вернусь, сказал он, вернусь и заберу тебя отсюда. И она поверила, потому что даян не умел врать.

Значит, он соврал.

– Я вижу, что происходит внутри тебя, – сказал Ка. – Ты так и не научилась скрывать мысли, твоё лицо – как открытая книга, даже в таком состоянии.