Менна Ван Прааг - Сестры Гримм [litres]

Рука Изикиела скользит по ее бедру, она изгибается на постели. Он сажает ее себе на колени, у нее перехватывает дыхание. Внизу, в кафе, в вилке электрочайника плавится предохранитель. Илай начинает расстегивать ее пуговицы, покрывать поцелуями ее горло, груди, ребра…

Когда Скарлет начинает содрогаться, свет в кухне не перестает мигать. Наконец, девушка издает долгий блаженный стон, и уличный фонарь разлетается на сотню осколков.

В это время Эсме думает о своей дочери. Она просыпается от одного и того же сна, который снится ей каждую ночь все десять лет, что прошли с тех пор, когда она в последний раз видела Руби.

В этом сне Эсме катается на карусели, сделанной не из раскрашенного металла, а из паутины, и кружащейся так быстро, что ей приходится держаться за морду лошадки, на которой она сидит. Как ни странно, лошадка твердая, хотя, как и остальные фигурки животных, соткана из тончайших нитей. Карусель кружится, и Эсме начинает чувствовать себя увереннее, приспособившись к головокружительной скорости.

Луна светит ярко, и паутина блестит, отражая ее свет. Тут женщина понимает, что карусель висит в воздухе, прикрепленная к облакам, одновременно и кружась, и застыв. В это мгновение она видит маленькую девочку, сидящую на прозрачном единороге, девочку с развевающимися рыжими волосами. Вот Руби машет ей пухлой ручкой, отпустив рог единорога.

– Нет! – кричит Эсме. – Не отпускай его!

Она быстро соскальзывает со своей лошадки и бежит, простирая руки к дочери, бежит, скользя, спотыкаясь, крича – и тут появляется он. Каждую ночь одно и то же. Высокий мужчина с белыми волосами, золотистыми глазами и лицом таким морщинистым, что ему, наверное, десять тысяч лет. Вот он стоит вдалеке, а в следующую секунду он уже рядом с Руби, и его руки лежат на ее талии.

– Нет! – вопит Эсме. – Не трогай ее!

Но он снимает Руби с единорога, ее ножки колотят воздух, и девочка начинает плакать.

Эсме бежит вперед, но тут ее лодыжки обвивают липкие нити паутины. Она пытается вырваться, но появляются пауки и бегут по ее ногам. Карусель кружится все быстрее и быстрее, и женщина плачет, глядя на свою дочь. Мужчина, схвативший Руби, взмывает в воздух, поднимается к облакам, точно воздушный шар, и смотрит вниз с победоносной ухмылкой.

Она просыпается в 3.33 ночи. Каждую ночь ровно в этот час, как будто ее включили. Теперь ей долго не удастся заснуть. Много лет назад она пыталась сопротивляться, но теперь сдается. Ждет. Смотрит на потолок, ожидая, когда, скрипнув, отворятся двери и откроются коридоры памяти.

Иногда Эсме видит свою дочь в младенчестве с широко раскрытыми карими глазками, редкими рыжими кудряшками и крошечными розовыми пальчиками. Иногда она видит Руби в подростковом возрасте со скобками на зубах, угрями, полную неуверенности в себе. Иногда она вспоминает, как была беременна, как играла со своей малышкой, как учила дочку кататься на велосипеде. Наверное, за последние десять лет Эсме вспомнила каждую минуту, каждый день, каждый месяц, каждый год жизни Руби. Но она никогда не видит свою дочь старой.

Когда я, наконец, добираюсь до нашей квартиры, Тедди все еще спит, как и тогда, когда я уходила. Знаю, что мне не следовало оставлять его одного, но это казалось мне безопасным. Он редко просыпается раньше шести часов, если повезет, то в семь. Иногда, если случается чудо, после восьми, но такое бывает только раза два в год. Вместо того чтобы лечь на диване, я ложусь рядом с ним. Он такой маленький, худенький, одни косточки. После того, как я лежала с Лео, рядом с Тедди я чувствую себя почти так же, как если бы была в кровати одна. Он еще только полчеловека, почти как котенок или щенок. В объятиях моего братика я не нахожу утешения, хотя и знаю, что он любит меня больше всего на свете. Даже больше своего синего блейзера, который, как я сейчас замечаю, он надел поверх пижамы.

– Я тут думала о том, что ты сказал вчера, – говорит Беа.

Вэли улыбается.

– Ты думала обо мне?

– Я этого не говорила. Я сказала совсем не так.

Улыбка парнишки становится еще шире.

– Тогда о чем же ты думала?

Они идут бок о бок по Тринити-стрит. Вэли принес кофе и круассаны, Беа позволила ему это сделать.

– Об этих твоих рассуждениях насчет психологии. Обо всей этой херне, насчет моего эго и того, чего от тебя ожидают другие. Мама твердит мне, что я…

– Ведь корень всего – это всегда твоя мать, верно? Именно так утверждаете вы, мозгоправы, да?

Вэли вонзает зубы в свой круассан.

– Ну, Боулби [44] Эдвард Джон Мостин Боулби (1907–1990 гг.) – известный британский психолог, психиатр и психоаналитик. и Фрейд действительно повернули дело именно так, но не надо забывать и об отце – нельзя не признать, что половину вины должен нести и он.

– У меня никогда не было отца. – Беа кусает край своего бумажного стаканчика. – И как же тогда считать – во всем виновата одна только мама или половина вины лежит и на мне?

– Твой отец все равно сыграл свою роль. Ведь на ребенка влияет не только присутствие, но и отсутствие отца, ты не находишь?

Беа пожимает плечами:

– Не помню, чтобы мне его когда-нибудь недоставало.

Вэли залпом допивает свой кофе.

– Так я тебе и поверил. Думаю, эта твоя внешняя крутость, когда ты ведешь себя так, словно тебе никто не нужен – это сплошное притворство.

– Иди ты знаешь куда?

– С точки зрения психологии, те, кто, на первый взгляд, кажется наиболее каменным и неприступным, имеют особенно нежные сердца, – говорит Вэли, опять жуя круассан. – И наоборот. Это, разумеется, никому невдомек, поскольку люди поверхностно воспринимают всех остальных, но в глубине души именно жесткие люди наиболее ранимы. Хотя они, вероятно, и сами об этом не подозревают. Если подозревают, – он устремляет на нее многозначительный взгляд, – то скорее кого-нибудь убьют или умрут сами, чем признают это.

Беа сердито смотрит на него.

– Вот уж не думала, что я плачу за их кофе.

– Платишь не ты, – говорит Вэли. – Плачу я.

– Тогда прекрати ковыряться в моих мозгах, мать твою.

Он снова улыбается.

– Я что, затронул больное место?

Беа не удостаивает его вниманием. Дойдя до угла Тринити-лейн, Вэли не поворачивает, а продолжает идти прямо.

– Эй. – Она останавливается. – Куда это ты идешь?

Он пожимает плечами:

– А куда нам спешить? Давай погуляем, пойдем окольным путем.

Беа хмурит брови, но идет за ним.

– Кстати, верно и обратное, – говорит Вэли, проглотив последний кусок круассана. – Если кого и надо остерегаться, то именно тех, кто кажется милым. Это те, кто расточает притворные улыбки, а в глубине души желает бить других по лицу…