Менна Ван Прааг - Сестры Гримм [litres]

Вы ждете первой четверти луны, считая дни, часы, минуты. Первый раз вы пришли в Навечье случайно, на сей же раз вы все распланировали до последней секунды. Вам неизвестно, существуют ли другие входы в этот мир, поэтому вы идете в то же самое место, к тем же самым вратам, которые нашли вначале. В 3.33 ночи. Что вы делали там, когда пришли туда впервые? Помните ли вы это? Смогли бы вы объяснить, зачем явились туда в тот день, в тот час, если бы вас попросили дать объяснение? Наверное, вы бы не захотели ничего объяснять. На стыке ночи и утра вы в одиночестве бродили по Лондону, без цели, пока не оказались перед прелестной церковью на Тэвисток-плейс в Блумсбери. Это не ваш район. Что же привело вас туда в прошлый раз? Избыток печали или избыток радости? Что бы это ни было, вы стояли там час или два. Куранты часов на церкви зазвонили, и вы подняли глаза.

Тогда-то вы и почувствовали движение воздуха. Оглядевшись по сторонам и гадая, не следят ли за вами, вы никого не нашли в темноте, только заметили кованые ворота, когда-то служившие входом на церковное кладбище, но давным-давно запертые на замок и на засов. Вы смотрели на них несколько секунд. Почему? Потому что вас заворожил затейливо выкованный чугун? Вы подошли, протянули руку, чтобы коснуться лепестков черной чугунной розы, из-за облаков выглянула луна, посеребрив металл, и, едва ваши пальцы коснулись его, как ворота распахнулись. Будто они ждали вас.

Сегодня вы пришли сюда заранее. Вы не помните, сколько было времени, когда ворота открылись в прошлый раз. Неизвестно, важно это или нет, непонятно, нужна ли тут пунктуальность, но вам не хочется рисковать. Хотя воспоминания о Навечье уже потускнели, они все равно остались жить где-то на задворках вашего сознания, тихо гудя на краю каждого дня, каждого часа, прошедших с тех пор, как вы ушли оттуда. Несколько раз, возвращаясь с работы домой, вы приходили сюда окольными путями, чтобы просто посмотреть на эти ворота, хотя и ни разу не попытались их открыть и даже не касались их. Если бы вас кто-то спросил, зачем вы здесь, вы бы ответили, что пришли полакомиться шоколадными печеньями с орехами пекан, которые пекут в кафе напротив. В самом начале вы ответили так и себе, хотя и не очень-то любите шоколад.

Сейчас улицы пусты – ведь час поздний, и воздух студен. Вы запахиваетесь в пальто, жалеете о том, что не надели свитер, и почти что желаете, чтобы кафе напротив было открыто, чтобы можно было выпить там чашку горячего кофе и съесть пару печений. Вы засовываете замерзшие пальцы под мышки, чтобы их согреть, и ходите туда-сюда, выдыхая белесый воздух и поглядывая на часы.

Когда они отбивают три ночи, ваше сердце начинает биться быстрее. Вы продолжаете ходить взад и вперед, надеясь, что на вас никто не смотрит, что рядом нет никаких страдающих бессонницей любопытных глаз, отодвинувших шторы, никаких бездомных, ищущих теплое местечко для ночлега. Когда часы бьют половину четвертого, вы снова чувствуете движение воздуха и делаете долгий выдох (вам было невдомек, что вы затаили дыхание). В последнее время вас посещали сомнения, вы боялись, что предыдущий раз был просто плодом вашего воображения, что вы были пьяны или же это был сон.

Теперь же вы знаете, что не ошиблись.

Вы чувствуете – вот оно. Все то же самое. Луна. Воздух. Врата. Это случится сейчас. И действительно, ровно в 3.33 ночи (вы смотрите на свои часы) облака расходятся, и луна освещает врата. Вы протягиваете руку, чтобы коснуться той же черной чугунной розы, толкаете врата и проходите.

Чего мне недоставало больше всего, так это сада. Больше, чем моего настоящего отца, хотя, по мнению ма, его мне вообще не должно было недоставать. К тому же, если он был хоть сколько-нибудь похож на отчима… Как бы то ни было, я считала, что сад лучше отца – по многим причинам. Сад – это что-то живое, он не станет слишком крепко сжимать тебя в объятиях и устраивать тебе допрос про то, как прошел твой день. Вместо этого он терпеливо ждет, верный и надежный, чтобы ты пришла в него сама, когда захочется тебе. Когда я сидела под деревом или на лугу среди маргариток, то чувствовала себя одновременно и в уединении, и в обществе друга.

Мне казалось, что в садах обитают их собственные божества, духи-хранители, придающие каждому из них особую, присущую только им атмосферу. Похожее ощущение возникало у меня и внутри зданий, но оно было немного иным. Когда мне было шесть лет, мама, в кои-то веки пожелав соприкоснуться с культурой, привела меня в сочельник в церковь Королевского колледжа, чтобы послушать рождественские гимны. Это было самое великолепное и поразительное место, которое я видела в своей короткой жизни, и, глядя на витражи, уходящие ввысь на пятьдесят футов до самых затейливо изукрашенных каменных сводов, я заплакала. Однако сады все равно всегда казались мне более одухотворенными, чем внутренность какого-то здания, каким бы прекрасным оно ни было.

Войдя в сад, абсолютно любой, я всегда начинала чувствовать себя спокойнее. Ощущала связь с тем, что меня окружало, как будто подошвы моих ног были землей, а ветки деревьев – кончиками моих пальцев. Я воображала, что, если буду долго стоять неподвижно, мои ноги пустят корни, и я прирасту к земле. Я чувствовала себя такой же сильной, непоколебимой и бессмертной, как древний дуб.

Это чувство жило во мне всегда, с самого раннего детства. Одним из первых моих воспоминаний было переплетение веток и листьев и белесое небо, которое я видела в просветах зеленой листвы. Наверное, именно поэтому меня так влекло в Навечье, ведь там безраздельно властвовала природа, и нигде не было ни единого кирпича. Как бы мне хотелось жить в подобном месте. Я не знала, как бы я стала там выживать, но полагала, что мне было бы там хорошо.

В нашей крошечной квартирке единственной вещью, которая принадлежала только мне и которую я по-настоящему любила, было деревце бонсай, карликовый можжевельник. Я нашла его на улице – оно было брошено на произвол судьбы, его ветви были наги, корни сухи, а дух сломлен. Мне пришлось ухаживать за ним несколько месяцев, и в конце концов я вернула его к жизни, оно снова оделось хвоей и стало счастливым. Деревце стояло на журнальном столике, так что я могла видеть его каждый вечер перед сном. Мне нравилось, что, когда я сплю, мы с ним дышим одним и тем же воздухом – я вдыхаю выделяемый им кислород, а оно – мой углекислый газ, создавая идеальный баланс.

Однажды мой отчим начал переставлять мое можжевеловое деревце, унося его с журнального столика и оставляя в разных местах. Я не понимала, зачем он это делает, возможно, просто чтобы помучить меня – он получал от этого удовольствие. Часто я находила деревце в ванной или рядом с его стороной кровати и всегда переставляла можжевельник обратно, делая это молча, потому что не хотела играть в его глупые игры, в чем бы они ни заключались. Я боялась, что когда-нибудь, вернувшись из школы домой, не найду моего деревца, что отчим спустит его в унитаз или искрошит в блендере. С него бы сталось, за ним числилось немало дурацких поступков.