Шелби Махёрин - Кровь и мёд [litres]

– Мне продолжить? – Я крепко держал дверцу дрожащими пальцами. И сжал еще крепче, сверля женщину суровым взглядом. – Ибо Господь велит…

– Ладно, кончай уже. – Бернадетта снова скривилась, но оглядела меня с невольным одобрением. – Мне от всякого отрепья поучений в праведности не надобно. – Она крикнула мужу: – Все в порядке, Лиль! Этот ногу сломал, вон, подвезти просит.

– Ну так скажи ему, что мы не…

– Что захочу, то и скажу! – Женщина мотнула головой, указывая себе за спину, и распахнула дверцу. – Заходи давай, святоша, покуда я не передумала.

В повозке у Бернадетты все выглядело совсем не так, как у «Труппы Фортуны». Повозка труппы была битком набита всякой всячиной. Там нашлось место и сундукам с костюмами и побрякушками, и ящикам с едой, и реквизиту, и фонарям, и койкам с постельным бельем.

Здесь же не было ничего, кроме одного-единственного одеяла и почти пустой котомки с едой. Рядом стоял горшок.

– Как я и сказала, – пробурчала Бернадетта, усаживаясь на пол. – Для бродяг еды не держим.

В каменной тишине мы ждали, пока повозка не подъедет к оцеплению.

– На кого-то ты похож, – наконец заявила Бернадетта несколько минут спустя. Она с подозрением всмотрелась в мое лицо. Слишком внимательно. Оглядела черный парик и угольно-темные брови. Окровавленный бинт на носу. Я невольно его поправил. – Мы раньше не встречались, а?

– Нет.

– А в Цезарин зачем едешь?

Я уставился на свои руки, но даже не видел их. Чтобы посетить похороны человека, которого я убил. Чтобы побрататься с ведьмами крови и оборотнями. Чтобы убить мать любимой женщины.

– Затем же, зачем и вы.

– Что-то не смахиваешь ты на верующего.

Я хмуро посмотрел на нее.

– То же и о вас могу сказать.

Бернадетта хмыкнула и скрестила руки на груди.

– Языкастый ты, я гляжу. И неблагодарный. Надо все-таки было тебя отправить восвояси, топал бы сейчас на своих двоих как все, со сломанной-то ногой.

– Подъезжаем! – крикнул снаружи Лиль. – До города почти добрались!

Бернадетта встала, направилась к головной части повозки и опять высунулась наружу. Я последовал за ней.

Впереди виднелись серые очертания Цезарина. Дюжина шассеров объезжали толпу, замедляя движение. Некоторые оглядывали пеших странников, некоторые проверяли повозки и кареты. Я узнал восьмерых. Восьмерых из двенадцати. Когда один из этих восьмерых, Филипп, направился к нашей повозке, я выругался.

– За языком следи! – возмутилась Бернадетта и ткнула меня локтем. – И посторонись-ка… – Она осеклась, увидев мое лицо. – Что-то ты бел как мел.

Филипп указал на нас, и над процессией прогремел его низкий голос:

– Эту мы уже проверили?

Филипп был старше меня на несколько десятков лет. Борода у него была с проседью, но грудь – все так же широка, а руки все так же сильны. После сражения с Адрианом и его сородичами у него на горле до сих пор остался шрам.

В тот день я лишил его славы и возможности продвинуться по службе. Он меня за это ненавидел.

Твою мать.

Балисарда Жана-Люка тяжким весом сдавила мне грудь – она была тяжелей всех прочих клинков. Если Филипп меня узнает, придется или разоружить, или убить его. А убить его я не сумею. Не смогу лишить жизни еще одного брата. Но если вместо этого я его обезоружу, придется…

Нет. Мой разум воспротивился этой мысли.

«Сейчас не время цепляться за принципы, Рид, – сказала Лу. – Если хоть кто-нибудь нас узнает, нам конец».

Она была права. Конечно же, права. И даже если после этого я буду последним лицемером и попаду в ад, я знал, что дам волю коварным голосам. Позволю золотым узорам вздернуть себя в петле. Если это спасет Лу – я был готов. И к черту последствия. Я был готов.

Но как?

«Откройся своей магии. Призови ее, прими, и все придет само».

На Модранит я ничего не призывал, и все же узор появился. То же случилось и у ручья возле Ямы. В обоих случаях я был в отчаянии. Утратил последнюю надежду. Моргана тогда перерезала Лу горло, а я смотрел, как ее кровь наполняет чашу, как жизнь капля за каплей покидает Лу. Из бездны моего отчаяния взросла золотая нить, и я действовал, повинуясь инстинкту. Больше ни на что времени у меня не было. А тогда… У ручья… На ум пришло воспоминание о синих губах Лу. О ее побелевшей коже.

Но сейчас все происходило иначе. Лу не умирала прямо у меня на глазах. Я попытался снова вызвать в себе то же чувство. Если Филипп поймает меня, Лу умрет. Мысль о подобном должна была что-то пробудить во мне. Я в страхе ждал, когда плотина прорвется, когда у меня перед глазами вспыхнет золото.

Но этого не произошло.

Судя по всему, представлять смерть Лу – не то же, что видеть ее своими глазами.

Филипп уже подошел к лошадям. Я чуть не взревел от досады. Что же делать?

«Ты можешь просто попросить, – послышался наконец в моих мыслях голос – такой зловеще-тихий, он прокатился по моему нутру целым легионом голосов. Волосы у меня встали дыбом. – Ищи нас, о потерянный, и найдешь».

Испугавшись, я отшатнулся от этого голоса.

И услышал потусторонний смех.

«Тебе не убежать от нас, Рид Лабелль. Мы – часть тебя». Будто в доказательство этих слов голос крепче вцепился в саму мою сущность, все сильнее и болезненнее сдавливая мне виски, и золотые завитки змеями взметнулись вперед, глубоко вонзаясь в меня и пуская корни. В моем разуме. В моем сердце. В моих легких. Задыхаясь, я попытался сделать вдох, но они сдавили меня еще крепче. Поглощая меня.

«Так долго мы спали во тьме, но теперь пробудились. Мы защитим тебя. И никогда не отпустим. Ищи нас».

На краю зрения зловеще замаячила чернота. Я испугался еще больше. Я должен был выбраться, должен был все это прекратить…

Отпрянув, я смутно заметил, как встревожилась Бернадетта.

– Да что с тобой такое? – спросила она.

Я не ответил – просто не смог, – и она медленно подошла к своей сумке. Я смотрел на нее, силясь не смыкать веки. Рухнув на колени, я отчаянно пытался сдержать нечто , что росло внутри меня, обуздать чудовище, готовое вырваться на свободу. Вокруг замерцал невесть откуда взявшийся свет.

«Он уже близко, дитя. Он идет сюда».

Теперь в голосе послышался голод. Предвкушение. С каждым словом незримая тяжесть все сильнее сжимала мне виски. Слепила меня. Пытала меня. Воплощала в жизнь мои кошмары. Я схватился за голову, чувствуя, как к горлу подступает крик.

«Он сожжет нас, если ты ему позволишь».

– Чего у тебя с головой-то?

Нет. Мой разум боролся сам с собой, расколотый надвое болью. Так нельзя. Это не…

– Ау, я с тобой разговариваю!

«Он сожжет Луизу».

Нет…

– Эй!

Что-то просвистело в воздухе, и мой затылок пронзила новая боль. Я рухнул на пол повозки и тихо застонал, смутно различая над собой размытый силуэт Бернадетты. Она замахнулась сковородкой, готовясь ударить снова.