Рик Риордан - Перси Джексон и похититель молний [litres]

Ее рука потянулась к ожерелью. Она покрутила покрытую белой глазурью бусину с изображением сосны – одну из тех, что выдавали в конце каждого лета.

– Скажем так, особой любви к Владыке смерти я не питаю. Ты не должен помогать ему в обмен на жизнь мамы.

– А что бы ты сделала, если бы речь шла о твоем отце?

– Тут все просто, – ответила она. – Оставила бы его гнить в могиле.

– Ты серьезно?!

Серые глаза Аннабет неотрывно смотрели на меня. В них читалось то же выражение, что и тогда в лесу, когда она, выхватив меч, была готова сразиться с адской гончей.

– Папа с самого моего рождения меня ненавидел, Перси, – сказала она. – Ему не нужен был ребенок. Когда я появилась у него, он попросил Афину забрать меня и вырастить на Олимпе, потому что был слишком занят работой. Ей это не понравилось. Она сказала ему, что героев должны воспитывать смертные родители.

– Но как… то есть наверняка ты не в больнице родилась…

– Я появилась у папы на пороге в золотой колыбели, меня принес с Олимпа Зефир – западный ветер. Думаешь, папа вспоминает об этом как о чуде? Может, он, типа, взял фотоаппарат и сделал хотя бы пару снимков? Но нет – по его словам выходило, что бо́льших неудобств ему в жизни не причиняли. Когда мне исполнилось пять, он напрочь забыл Афину. Женился на «обычной» смертной, завел двух «обычных» смертных детей и перестал меня замечать.

Я посмотрел в окно. Мимо проплывали огни спящего города. Мне хотелось утешить Аннабет, но я не знал как.

– Моя мама вышла замуж за отвратительного мужика, – сказал я. – Гроувер говорит, она это сделала, чтобы защитить меня, спрятать за запахом человеческой семьи. Может, и твой папа так решил?

Аннабет по-прежнему теребила ожерелье. В ее руке оказался перстень колледжа, нанизанный на шнурок вместе с бусинами. Наверняка он принадлежал ее папе. Интересно, зачем она его носит, раз так ненавидит отца.

– Ему нет до меня дела, – сказала она. – Его жена – моя мачеха – обращалась со мной как с чокнутой. Не разрешала играть со своими детьми. Папа с ней соглашался. Когда случалось что-то опасное – ну знаешь, когда монстры нападали, – они оба смотрели на меня с возмущением: мол, как ты смеешь подвергать риску нашу семью?! В общем, мне все стало ясно. Я им была не нужна. И я сбежала.

– Сколько тебе было лет?

– Столько же, сколько тогда, когда я попала в лагерь. Семь.

– Но… ты бы не смогла добраться до Лагеря полукровок одна.

– Я не была одна, нет. Афина за мной присматривала, вела меня к тем, кто поможет. Сама того не ожидая, я встретила друзей, которые заботились обо мне. По крайней мере, какое-то время.

Я хотел спросить, что случилось дальше, но Аннабет, похоже, окончательно погрузилась в воспоминания. Мне оставалось только слушать, как храпит Гроувер, и глазеть в окно на мелькающие за ним темные поля Огайо.

К концу второго дня поездки, 13 июня, за восемь дней до летнего солнцестояния, проехав несколько золотых холмов и мост через Миссисипи, мы оказались в Сент-Луисе.

Аннабет вытянула шею, чтобы разглядеть арку «Западные врата», которая напомнила мне торчащую над городом ручку гигантского пакета.

– Я тоже хочу, – вздохнула Аннабет.

– Что? – спросил я.

– Построить что-нибудь такое. Ты когда-нибудь видел Пантеон, Перси?

– Только на фотографиях.

– Когда-нибудь я увижу его вживую. Я построю величайший монумент во славу богов. И он простоит тысячу лет.

Я расхохотался:

– Ты?! Архитектор?!

Уж не знаю почему, но представить архитектором Аннабет, которая пытается целый день сидеть на одном месте и чертить что-то, я без смеха не мог.

Аннабет вспыхнула:

– Да, архитектор. Афина хочет, чтобы ее дети творили, а не только рушили, как один бог землетрясений, не будем говорить какой.

Я перевел взгляд на бурые воды Миссисипи, волнующиеся внизу.

– Прости, – извинилась Аннабет. – Это было грубо.

– Неужели мы не можем быть заодно хоть в чем-то? – взмолился я. – Слушай, разве Афина и Посейдон ни разу не объединяли усилий?

Аннабет задумалась.

– Наверное… в деле с колесницей, – нерешительно проговорила она. – Мама ее изобрела, а Посейдон создал лошадей из морской пены. Получается, они работали вместе.

– Значит, и мы тоже можем. Верно?

Мы въехали в город, и гигантская арка скрылась за зданием отеля. Аннабет проводила ее глазами.

– Думаю, да, – наконец согласилась она.

Мы прибыли на станцию. По радио объявили, что до отправления в Денвер остается еще три часа.

Гроувер потянулся. Еще не успев толком проснуться, он заявил:

– Поесть!

– Да ладно тебе, козлик, – сказала Аннабет. – Пойдем смотреть достопримечательности.

– Достопримечательности?

– Арку «Западные врата», – кивнула она. – Может быть, другого случая подняться на нее мне не представится. Вы идете или нет?

Мы с Гроувером переглянулись.

Я хотел отказаться, но понял, что отпустить Аннабет одну мы никак не можем.

Гроувер пожал плечами:

– Если там будет кафе без монстров, я согласен.

От станции до арки было около мили. Поздним вечером очередь на вход была уже не такой длинной. В подземном музее мы разглядывали крытые повозки и всякое другое барахло из 1800-х годов. Ничего особенно увлекательного в этом не было, но Аннабет сыпала интересными фактами о том, как строили арку, а Гроувер подкармливал меня мармеладками, так что я не жаловался.

Но при этом не забывал оглядываться по сторонам и рассматривать людей в очереди.

– Чуешь что-нибудь? – шепнул я Гроуверу.

Он высунул нос из пакетика с мармеладками и принюхался.

– Мы под землей, – недовольно проговорил он. – Под землей всегда пахнет монстрами. Может, это ничего и не значит.

Но мне было не по себе. Что-то подсказывало, что нам не следовало сюда приходить.

– Ребята, – сказал я. – Вы же знаете символы власти богов?

Аннабет увлеченно читала, какое оборудование использовалось при строительстве арки, но все-таки подняла глаза:

– Да, а что?

– В общем, Аид…

Гроувер прокашлялся:

– Мы в общественном месте… Ты имеешь в виду нашего подземного друга?

– Хм, ну да, – согласился я. – Наш глубоко подземный друг. Разве у него нет такой же шапки, как у Аннабет?

– Ты говоришь о Шлеме тьмы, – сказала Аннабет. – Да, это его символ власти. Он был при нем во время зимнего солнцестояния, когда собирался совет.

– Он был там? – спросил я.

Она кивнула:

– Ему позволено появляться на Олимпе только в этот день – самый темный день в году. Но если слухи о нем правдивы, то его шлем куда сильнее моей кепки-невидимки…

– Он позволяет ему превращаться в тьму, – подтвердил Гроувер. – Он может раствориться в тени и проходить через стены. И при этом его нельзя коснуться, увидеть или услышать. А еще он излучает такой ужас, что у тебя может поехать крыша или остановиться сердце. Почему, думаешь, все разумные создания боятся темноты?