Андрэ Нортон - Тройка мечей [сборник litres]

Но это не было ни настоящим обещанием, ни сделкой. Тирта слишком хорошо это понимала, несмотря на захлестывающие ее волны боли.

– Харитом и Хароном, и кровью рода Ястреба клянусь. – Тирта не знала, откуда у нее взялись силы говорить внятно и твердо. – Лишь Предназначенному мы отдадим то, что храним. Близок час…

– Час воистину близок! – проревел голос из воздуха. – Предательство порождает предательство. Что пришло из Тьмы, к ней и вернется, как его ни связывай. Всякое чародейство приходит к концу, как конечно само время. Отдай то, что никогда не принадлежало Свету!

В глубине души Тирты что-то шевельнулось. Этот, вовне, – он не мог войти, не смел взять эту вещь иначе как с дозволения истинной крови. А она – истинная кровь. Это не должно закончиться поражением Ястреба – только смертью. А кому под силу сражаться со смертью?

Ее губы зашевелились. Тирта боролась с сухостью в горле, чтобы снова заговорить внятно.

– Я, единственная из рода Ястреба, владею этим, и если плата за владение – смерть, то да будет так.

В ответ раздался нечленораздельный яростный вопль, быстро превратившийся в эхо, как будто кричавшего унесло куда-то вдаль.

Тирта снова взглянула на двоих, стоящих рядом. Она лежала навзничь на полу, сжигаемая болью, и ей казалось, что тело ее настолько изломано, что долго она в нем не пробудет. Возможно, цель, что влекла ее сюда, будет стараться удержать ее, пусть даже в агонии. Девушка посмотрела сперва на Алона, потом на Нирела, прижимающего к груди раненого сокола. Глаза птицы потускнели, голова поникла. Сокол умирал, и Тирта мельком подумала, что ему повезло больше, чем ей.

– Прости меня. – Она сперва обратилась к сокольнику, потому что он не был связан со всем этим ужасом, пока она его не втянула, и он уже многое потерял. – Такого конца мой сон не предвещал, но в жизненных сплетениях много неожиданностей. Попрощайся со мной, как с товарищем, хоть я всего лишь презренное для вас существо, женщина.

Она не стала ждать ответа. Точнее даже, она поспешно отвела взгляд, потому что не хотела увидеть в его глазах отказ. Вместо этого она обратилась к мальчику.

– И ты меня прости, Алон, хоть я и втянула тебя в это рискованное дело невольно. Возможно, это тоже изъян в плетении судьбы. Я потерпела поражение, и из-за меня вы попали в ловушку и с вами эта храбрая птица. Если давние легенды говорят правду, быть может, когда-нибудь те, чьи жизни оказались так странно связаны, со временем узнают, чем был порожден этот гис. Я думаю, нам не выйти отсюда живыми. Тайна в моих руках не для тех, кто поджидает снаружи. И за это следует благодарить Силу, которую я никогда не могла призвать.

По мере того как боль окутывала ее, девушка говорила все медленнее и тише. Она снова посмотрела на сокольника, но увидела лишь размытое пятно вместо лица.

– Оставь то, что я взяла, в моих руках, – сказала она. – Я должна охранять это изо всех сил до самого конца.

Алон поверх нее протянул руки к сокольнику. Тот передал ему обмякшую птицу, и мальчик прижал ее к себе защитным жестом, как Тирта – шкатулку. Сокольник поднялся с колен, и даже через терзающую ее боль Тирта увидела, как он медленно повернулся и огляделся, сняв свой птичий шлем, чтобы лучше видеть. Меч он так и держал в лапе. Исходящий от оружия тусклый свет соперничал со светом шкатулки. Тирта закрыла глаза. Она готова была сдаться, но смерть не пришла к ней. Может, Последний путь и лежал перед ней, но что-то не давало девушке вступить на него. Алон что-то пробормотал раненой птице.

Птице?

Тирта моргнула. Теперь ее увечье породило иллюзии. На руках у Алона был не сокол. Комок черных перьев замерцал, словно одна расплывчатая картина накладывалась на другую. Алон нянчил какое-то странное существо: тело, покрытое серыми перьями, и большие распахнутые глаза в обрамлении ярко-красных перьев. Эта другая птица вскинула голову, хотя Тирта все еще видела за ней поникшую голову сокола. Ее клюв раскрылся, словно в крике вызова или гнева.

Глаза Алона были закрыты. Теперь же он открыл их, и они показались огромными на худом лице. Он изумленно воззрился на птицу у себя в руках, словно тоже осознал перемену. Сокольник, явно встревоженный тем, что скорее почуял, чем услышал, быстро развернулся и уставился на мальчика и птицу. Сдвоенные расплывчатые очертания то появлялись, то исчезали, скрывая то сокола, то серую птицу. Возможно, между ними шла борьба, и одна жизненная сила пыталась вытеснить другую, более слабую.

Алон передвинул птицу и еще ниже склонился над Тиртой. Она собрала все силы, чтобы совладать с болью и очистить разум. Она была уверена, что это очень важно. Возможно, за этим последует какое-то действие, и даже если оно не спасет ее, то приведет к концу, которого требовал гис. Охранять таинственный предмет было недостаточно, хоть его и верно хранили, вплоть до последней из рода, на которую была возложена эта задача. Было что-то еще, и хоть события и вышли из-под ее контроля, не все еще было поглощено владычеством Тьмы. Не заподозрил ли сокольник какую-то неведомую опасность? Его меч взлетел над телом Тирты с другой стороны; острие было нацелено на птицу, перетекающую из облика в облик.

Самоцвет в навершии вспыхнул, испуская волны света, окружившие птицу. Птица сделалась цельной, завершенной, не мертвой, но исполненной жизни – и совершенно неведомой Тирте. Она снова распахнула клюв, и на этот раз ее клич был слышен – такой же яростный, как и клич сокола, которого она заменила, но иной, даже более неистовый. Птица выбросила голову вперед – ее шея была длиннее, чем у сокола, – и острый клюв ударил в пальцы Алона – ударил, но не повредил кожи. Потом птица отдернула голову обратно и повернула ее под почти невозможным углом, чтобы взглянуть на мальчика.

Она больше не грозила нападением, но взмахнула крыльями, и Алон отпустил ее. Птица взлетела, опустилась и села на шкатулку, по-прежнему зажатую в оцепенелых руках Тирты. Там она снова вытянула шею, и глаза в красных кольцах уставились в глаза девушки.

Птица заговорила – это не был крик или клекот, нет, – вполне отчетливое слово. Тирта слыхала о птицах, которых обучали подражать человеческой речи. Но это не было подражанием. Если сокол общался при помощи клекота и его понимал лишь один человек, эта птица, возникшая из его смерти, произнесла отчетливо, внятно для всех:

– Нинутра…

В неустойчивом сознании Тирты, где сражались боль и стремление держаться, промелькнуло смутное воспоминание. Откуда оно пришло – из Лормта или из какой-то легенды, услышанной во время скитаний? Нет, это было что-то иное, возможно, память крови, идущая из рода тех, кто носил герб Ястреба и верил не в мужчину или женщину, а в нечто большее.