Кэтрин Парди - Луна костяной волшебницы [litres]

– Я пыталась, Аилесса. Но это единственный выход.

– О чем ты? – Слезы жгут мне щеки.

Одива отталкивается от стены и перелетает через пропасть. Веревка обрывается, но мама не падает. А хватается за острые камни на противоположной стене. С невероятной легкостью и поразительной скоростью она выбирается из пропасти.

И оставляет меня умирать.

Я подавляю рыдание. Этого не может быть. Это чистая, расчетливая и бессердечная жестокость.

И теперь я обречена.

Пальцы вот-вот соскользнут с камня, но внезапно на мои ладони опускаются чьи-то руки.

Теплые. Сильные.

Я поднимаю голову. Лицо Бастьена расплывается от слез. Оно не красное от гнева, а бледное от страха.

Он склоняется ко мне, опасно свисая с выступа, до которого мне не дотянуться. А затем хватает и крепко сжимает мое запястье. Известняковая пыль сыплется с его волос, пока он пытается распилить веревки моим ножом.

Я ничего не понимаю. Происходящее не укладывается в голове. Он не сможет спасти меня.

Это невозможно.

Спрятав нож в ножны, он протягивает мне руку. Но я не решаюсь схватиться за нее. Мой разум уже заполнили мрачные мысли, погружая в беспросветное отчаяние. Как мне жить в мире, где я так мало значу? Ведь так легко прямо сейчас отпустить камень и отдать свою душу Эларе.

– Дотянись до моей руки! – говорит Бастьен.

Его глаза широко раскрыты и полны отчаяния.

Он умрет, если умру я. И теперь становится понятно, почему он решил меня спасти.

– Я не могу, – выдавливаю я, проклиная каждую слезинку, стекающую по лицу, и каждую дрожащую мышцу в теле. – Мама бросила меня.

– Но не я .

В его голосе не осталась и следа паники. И конечно же, он звучит уверенно.

Но эта уверенность проникает в меня.

Я пристально смотрю Бастьену в глаза. В насыщенную, обволакивающую и прекрасную синеву моря. А вдруг Бастьен спасает меня не только потому, что от этого зависит его жизнь?

Я ведь тоже могу спасти его.

И все, что мне нужно для этого сделать, – найти в себе силы и подтянуться.

– Аилесса, – говорит он. – Подтянись вверх и схвати меня за руку.

Я представляю себя сильной Перевозчицей, какой всегда хотела быть. Представляю, как свет Элары струится по моим венам. Представляю серебристую сову с расправленными крыльями, защищающую меня.

А затем стискиваю зубы. И хватаюсь за его руку.

Я несусь во двор Шато Кре. Пот стекает по моим ладоням, пока я обвожу взглядом залитую лунным светом пещеру. Одива и старейшины еще не вернулись. Вход в катакомбы находится дальше чем в одиннадцати километрах отсюда, но даже в темноте благодаря их костям благодати они должны пересечь это расстояние за час. А с момента, как я убежала оттуда, прошло уже три часа. Наверное, проход по катакомбам замедлил их. Или они получили травмы.

А может, им не удалось спасти Аилессу.

Мои плечи опускаются. Неужели ты действительно думаешь, что кто-то еще может спасти ее, Сабина? Я опускаю голову и прячу козодоя под мышку. Птица уже окоченела и лишилась своего тепла. Мой желудок сжимается.

Это из-за меня она стала такой.

– Сабина?

Из другого туннеля выходит Мориль, Леурресса средних лет. Морщинки беспокойства прорезают бронзовую кожу ее лба.

Я вздрагиваю и отворачиваюсь. Лук и колчан бьют о спину, когда я прячу от ее взгляда тушку козодоя.

– С тобой все в порядке?

Бусины, вплетенные в черные косички Мориль, ударяются друг о друга, когда она наклоняет голову. После смерти мамы она подарила мне две свои самые красивые бусины, сделанные из красной яшмы. Позже я нанизала их на шнурок ожерелья рядом с черепом огненной саламандры. Не знаю, почему меня не отпускает настороженность. Ведь Мориль была самой близкой подругой мамы.

– Я не видела тебя с тех пор, как Аилесса… – начинает говорить она, но затем качает головой и вздыхает. – Надеюсь, ты понимаешь, что это не твоя вина?

Обычно такие слова говорят тогда, когда не исключают, что это возможно.

– Matrone спасет ее, – отвечаю я. – И, уверена, скоро они вернутся в замок.

– Должно быть, тебе не терпится вновь увидеть свою подругу.

Я слегка киваю. Да, но мне следовало отправиться спасать ее вместе со старейшинами. Следовало уже давно собрать кости благодати. Козодой вдруг ощущается неподъемной ношей, и я тут же жалею об этой мысли.

Мориль подходит ближе. А я отступаю на шаг.

– Что у тебя там? – спрашивает она.

Мышцы напрягаются во всем теле, вынуждая сорваться на бег, но я заставляю себя остаться на месте. Я вернулась домой, потому что, если Одива спасет Аилессу, то не станет утешать ее. И подруга нуждается во мне.

– Птица, – признаюсь я.

– Сабина, ты вся дрожишь. – Мориль хмурится. – Когда ты ела в последний раз? – Она тянется к козодою. – Давай я помогу тебе ее приготовить.

– Нет! – восклицаю я и отступаю на шаг. – Пожалуйста, я не хочу, чтобы кто-нибудь его ел. – Старейшины говорят, что мы должны чтить свою добычу и стараться использовать все ее дары, но мне невыносима мысль, что козодой станет чьей-то едой. – Я выбрала эту птицу.

Потому что ей не посчастливилось оказаться у меня на пути.

Глаза Мориль округляются.

– О. – Она обводит меня пристальным взглядом. – Ты убила его ради кости благодати?

Она хмурит брови. Жертвенные животные редко оказываются такими маленькими, хотя огненная саламандра была намного меньше.

– Это козодой. Он даст мне возможность видеть в темноте, – оправдываюсь я.

К тому же другие его благодати – быстрота, далекие прыжки и способность видеть мертвых – вполне очевидны. Все птицы видят больше цветов, чем люди, и один из них – цвет умерших душ.

– Что ж… это замечательно. – На лице Мориль появляется чересчур широкая и явно натянутая улыбка. – Помочь тебе подготовить кость благодати?

К горлу тут же подкатывает тошнота.

– Нет. Я хочу сделать это самостоятельно.

Ведь только так я смогу спасти собственное достоинство.

Мориль резко вдыхает. Поначалу мне кажется, что мои слова обидели ее, но потом она поворачивается к туннелю, ведущему наружу. Она что-то чувствует. Ведь браслет из зубов дельфина наделил ее острым слухом.

– Они вернулись? – спрашиваю я.

Мориль кивает.

Сердце сбивается с ритма, и я мчусь к туннелю по вырезанным приливами коридорам, пока не оказываюсь посреди руин замка, где ныряю под разрушенную арку, ведущую к осыпающейся каменной лестнице. Но, преодолев половину ступеней, застываю. Передо мной возвышается Одива. Убывающая луна озаряет ее своим светом. Кончики волос цвета воронова крыла покрыты известковой пылью.

– Аилесса? – вскрикиваю я, отринув обычную вежливость, которую использовала при обращении к matrone.