Кэтрин Парди - Луна костяной волшебницы [litres]

А затем вытягиваю шею, чтобы заглянуть за спину Одивы. Жаль, что у меня нет ночного зрения.

– Это для ужина? – ровным голосом спрашивает matrone , глядя на моего козодоя.

Я не отвечаю. Потому что не вижу в этом смысла.

– Где она?

В поле зрения появляются четыре старейшины. Их лица превратились в застывшую маску. А в глазах у Пернелль застыли слезы. Но среди них нет Аилессы. Уверена, она бы бежала впереди них, чтобы увидеть меня. Если только она не ранена или…

– Она не смогла сбежать?

Я отступаю на шаг назад. Но никто не спешит опровергнуть мои слова.

– Что случилось?

Одива вздергивает подбородок, но слегка отводит взгляд.

– Необходимо сосредоточиться на будущем … Ночь переправы наступит через тринадцать дней. Необходимо найти способ выполнить наши обязанности. – Она смотрит на каждую из нас по очереди. – Мы обязаны сделать новую костяную флейту.

Милисента обменивается хмурыми взглядами с Дольссой.

– Простите, matrone , но как мы сможем сделать флейту без кости золотого шакала? Они почти все вымерли.

– И даже не обитали в Галле, – добавляет Дольсса. – Нам придется отправиться в другие земли. Но как нам успеть сделать это, а затем вернуться за тринадцать дней?

– Куда подевалась твоя вера? – восклицает Одива с внезапно вспыхнувшим гневом. – Тирус позаботится о нас. Он требует свои души, и это последний раз, когда я могу…

Она на мгновение опускает голову. А я вспоминаю ее молитву, которую подслушала вчера вечером: «Время на исходе. Дай мне знак, Тирус. Дай понять, что ты чтишь мои жертвы». Лихорадочный блеск в ее глазах остывает, и она принимается отряхивать рукава.

– Золотой шакал – священное животное Тируса. Необходимо обратиться к нему.

Пернелль смотрит прямо в глаза Одиве. Роксана и Дольсса держатся величественно и напряженно. Милисента коротко кивает.

– Конечно, matrone , – отвечают они.

Сделав глубокий вдох, Одива восстанавливает самообладание.

– Мы должны поторопиться. Мы не можем пренебречь следующей ночью переправы. На севере Довра разразилась война. Ходят слухи о множестве погибших. Каждая Леурресса, умеющая охотиться, должна отправиться за шакалом, пока мы не сделаем новую флейту. – Она спускается еще на одну ступеньку и смотрит на меня своими черными глазами. – Это касается и тебя, Сабина.

– Но… как же Аилесса?

Да что с ними такое? Почему мы вообще обсуждаем войны, золотых шакалов и костяные флейты?

Роксана поджимает дрожащие губы, пока они не превращаются в тонкую линию. Пернелль вытирает глаза. Одива смотрит в ночное небо, словно подыскивая слова.

– Аилесса мертва.

– Что? – Каждая клеточка моего тела превращается в лед. – Нет… вы ошибаетесь. Это невозможно.

Порыв ветра треплет юбки старейшин, а сердце сжимается в груди, изо всех сил пытаясь забиться вновь.

– Мне очень жаль, Сабина. – Одива кладет руку мне на плечо. – Возможно, для тебя было бы лучше, если бы Аилесса никогда не… – она качает головой.

– Не рождалась? – мои глаза сужаются. – Это вы собирались сказать?

Ее брови цвета воронова крыла сходятся вместе. Милисента тут же делает шаг вперед, чтобы предотвратить очередную вспышку гнева.

– Ты забываешься, Сабина. Ты не должна так разговаривать с matrone . Конечно же она не жалеет о рождении Аилессы. Девочка была ее наследницей, дочерью ее amouré .

– Но это не означает, что я любила его, – бормочет Одива так тихо, что у меня невольно возникает вопрос, слышал ли ее слова хоть кто-то из старейшин.

Matrone протискивается мимо меня к замку, но я успеваю заметить, как она вытаскивает спрятанное ожерелье. И впервые мне удается отчетливо разглядеть его – птичий череп с рубином в клюве.

В любой другой момент я бы спросила, почему у нее есть еще одна кость – ведь она должна обладать всего пятью – но сейчас я лишь изумленно смотрю, как она проходит под аркой и скрывается в Шато Кре. Как она может так бессердечно относиться к собственной дочери? Что там вообще произошло?

Аилесса не могла умереть.

– Ох, Сабина. – Пернелль спускается и обнимает меня.

Но мои руки продолжают висеть по бокам.

– Мы сделали все, что могли, но из-за amouré Аилессы туннель обрушился, а она упала в яму, – продолжает она. – Matrone пыталась спасти ее, но не успела. Яма оказалась слишком глубокой и… – Ее голос прерывается, а слезы стекают по щекам.

Мои глаза тоже жжет, но я сдерживаю собственные слезы. Это не укладывается в голове. Аилесса не умерла. Я бы знала это. Почувствовала бы.

– Парень тоже умер?

Пернелль кивает, а ее лицо мрачнеет.

– Но за это следует благодарить богов. Одива сказала, что его жизнь оборвалась в тот же миг, что и жизнь Аилессы.

Я хмурюсь.

– Так вы не видели, как это произошло?

– Мы убежали оттуда, – объясняет Роксана, присоединяясь к нашему разговору.

Милисента и Дольсса застыли неподалеку. Их горе почти осязаемо и давит огромным грузом на мою грудь.

– Туннель оказался ненадежным, поэтому Одива приказала нам уходить, – говорит Роксана.

Я слегка качаю головой. Все, что они рассказали, основано на словах Одивы. Но мне этого недостаточно.

– Иди домой и отдохни. – Пернелль гладит меня по руке. – Ты можешь присоединиться к нашей охоте завтра.

Она говорит об охоте на золотого шакала. Но это так смешно.

– Нет. Я отправлюсь сегодня. Прямо сейчас.

Я отмахиваюсь от них, но чувствую, как их встревоженные взгляды впиваются в мой затылок.

– А как же твоя птица? – спрашивает Дольсса.

Я опускаю изумленный взгляд и вижу, что козодой безвольно болтается в руке. Ох.

На негнущихся ногах я подхожу к полуразрушенной садовой стене и бросаю птицу на камень. А затем вытаскиваю костяной нож Аилессы.

Удар.

Я поднимаю отрезанную ногу и разрезаю ладонь острой костью, чтобы она соприкоснулась с моей кровью. Все. Обряд окончен. Я сжимаю в кулаке птичью ногу с когтями.

А затем, оставив козодоя на камне, покидаю старейшин, заросший сад и заваленные камнями руины Шато Кре. И бегу. Прочь от морских утесов и плато прямиком в лес. Пересекаю паутину ручьев и рек, мост за мостом. Бегу из последних сил, пока не чувствую, как начинают неметь легкие от нехватки воздуха и колоть в боку. Пока порез на ладони не перестает жечь, а глаза не высыхают.

Я почти добралась до входа в катакомбы. И просто сгораю от желания пробраться внутрь. Но приблизившись к краю оврага, резко останавливаюсь.

Воздух с выдохом покидает легкие. Сердце подскакивает к горлу.

Я неуверенно переступаю с ноги на ногу.

Прекрасные и понимающие глаза серебристой совы смотрят на меня.

Она здесь. Под ярким светом луны. Сидит на земле, а не на дереве.

Примостилась на краю оврага.