Дэвид Арнольд - Электрическое королевство [litres]

Она потерялась в нем и хотела оставаться там, но слова сами вылетели:

– В тот день, когда я повстречала Кита, он сказал, что хочет, чтобы ты пошел с ним на острова Шолс.

Глаза Леннона заблестели иначе.

– Правда?

– Да. И еще он сказал, что ты не пойдешь, потому что тебе предназначено идти в Бостон. – Она снова расплакалась и улыбнулась сквозь слезы. – «"Предназначение" значит то же, что и судьба, просто звучит солиднее».

Леннон крепче прижал ее к себе, их слезы смешались, и он произнес:

– Пацан знал много слов. – Они рассмеялись, и Нико не стала спрашивать то, что хотела: «Он правду сказал? Бостон и впрямь твое предназначение? Неужели судьбы высечены в камне?»

Но тут Леннон поцеловал ее, и Нико отложила вопрос.

Спустя годы Нико будет вспоминать эту ночь, вертя ее в уме и так и этак, задумываясь, правда ли она была. Будет мечтать о возвращении в этот момент в выбранном наугад домике у реки, в котором открыла для себя любовь; о своем первом и единственном визите в эту неуловимую страну-легенду. И там, отыскав призрак себя молодой, что прижимается к призраку парня, которого она, наверное, любила, толкнет их в румяные обнаженные плечи и прошепчет: «Даже в мире, где Муха истребляет Человека, кое-что неизменно: один человек может отыскать красоту в другом».

Домой возвращаюсь уже к двум часам дня.

Эхо спит на диване.

В кухне на стойке-острове разбросаны кусочки пазла «Звездная ночь» Ван Гога. Эхо, должно быть, нашел запасы головоломок в чулане на втором этаже.

Ну, хоть порылся в доме немного.

Вчера я устроила ему экскурсию: начала с солнечных батарей, перешла к цистерне на десять тысяч галлонов; показала сад, куриц в курятнике-крепости, перечислила дела по хозяйству и расписание, календарь кормежки, высаживания и жатвы, и так далее.

– Это, впрочем, всего лишь моя система. Ты можешь придумать свою.

Эхо не ответил. Он просто стоял и осматривался, словно недавно ожившая статуя.

Я показала ему, как пользоваться духовкой и холодильником.

– Свет порождает свет, – сказала я, погасив и снова включив освещение на кухне.

Ни слова в ответ.

Мы переместились в гостиную, к стеклянной стене, и там я сняла с полки запись Майлза Дэвиса, показала, как включать проигрыватель, куда ставить стилус. Показала систему фильтрации воды.

– Это самая важная в доме часть, – сказала я и объяснила, что единственный способ выжить – это оставаться здоровым. – Я употребляю только фильтрованную воду. А еще не ем мясо. Когда дом перейдет к тебе, делай что хочешь, но помни: мне тридцать шесть, и я пока что жива.

Он не произнес ни слова, но я будто увидела свой дом другими глазами: в ванной грязно, давление воды уже не то, что прежде, склад в подвале – как ограбленная раковина, а круг на каменной стене – на создание которого я потратила бесконечные часы со скарпелем в руке – Эхо даже не заметил.

И вот я смотрю, как он спит на диване.

Пометки к большинству записей говорят, что это его молчание – нормально. Некоторые Жизни даже предполагают, будто жить в доме слишком легко и что, даже будь здесь кто-нибудь, с кем в первое время Эхо мог бы поговорить, он все равно предпочел бы молчание.

Эхо, похоже, любит уединение, а это если и не ключевое качество для жизни тут, то пойдет ему в зачет. Что важнее, у него нет семьи. И хотя это место не вернет ему прежней жизни, оно, возможно, подарит ему жизнь в принципе.

Мне надо поспать.

Раздеться, снять биокостюм, принять душ и лечь в кровать.

Но я не спешу. Вместо этого подхожу к стойке и, поставив на нее шлем рядом с тысячами кусочков пазла «Звездная ночь», достаю бутылку вина, откупориваю и делаю большой глоток. Прямо из горлышка. Хочу упиться этим поганым днем, ведь завтра я попрощаюсь и с вином, и с душем, и с яйцами. Со всем этим.

Достаю третью Красную книгу, переворачиваю. Кухонным ножом выдавливаю на задней стороне обложки полосу поперек цифры 160.

Финиш.

– Удачи, сто шестьдесят первая.

Закрываю книгу, делаю глоток и смотрю наверх, в точку, где прежде висел в петле Архитектор. Я все еще, как наяву, вижу его тело на поздней стадии разложения. Вспоминаю, сколько часов пришлось снимать его оттуда, потом нести на задний двор и там хоронить. Мне кажется, этому слову, «разложение», недостает веса. Надолго прикладываюсь к бутылке, поняв, что так никогда и не узнаю, кем же он был, откуда он, зачем, как – и он ли вообще – построил этот дом. Было ли это его Ноевым ковчегом? Повесился ли он до того, как мухи налетели на Северную Америку? Если так, то теория с ковчегом абсурдна. Но ведь это он создал биокостюм, который защищает от мух, так что, может, и нет. Может, я слишком много думаю. Возможно, он был просто одним из параноиков-выживальщиков.

– Ты параноик лишь до тех пор, пока не прав.

Глоток вина. Дело то ли в присутствии Эхо, то ли в знании о том, что готовит завтрашний день, то ли в незнании того, что будет после, но суть моей вечной памяти ощущается как нить на катушке, крутящейся не в ту сторону.

Жизнь после Красных книг.

Годами я мечтала о возможностях, и вот заветный момент близок, а я не могу припомнить эти мечты.

Сажусь за стойку. Пазл дособрать не могу.

Черт с ним.

Лучше добить бутылку.

Мне правда надо поспать. Но кто же тогда добьет вторую бутылку, которая как по волшебству досталась из шкафа и откупорилась… ну, будем здоровы. Время почти три часа дня. Неважно. Если и есть в мире причина надраться…

Мне вдруг становится мало воздуха. Прихватив бутылку, выхожу через черный ход. Пью и позволяю холодной ночи пить меня. То ли ночь порождает задумчивость, то ли задумчивость порождает ночь. Прохожу мимо цистерны, могилы Архитектора, оставляя на снегу тонкую полоску пролитого вина – «Хватит с тебя, мертвые не знают жажды», – и, должно быть, топчу будущий весенний урожай Эхо, но что поделаешь, такова жизнь. Жизнь продолжается, Жизнь сменяется Жизнью, и до обрыва, зияющей пустоты, пика перевернутой V, остается совсем чуть-чуть. Свежий воздух так и манит продемонстрировать птицам трюк-другой…

Встаю на краю.

Пью вино и упиваюсь видом.

Километры необитаемой снежной белизны и темной зелени, пазл на тысячу кусочков, соединяющий небо, звезды и луну. Вино и впрямь вкуснее из бутылки, но, сколько бы я ни пила, не удается прогнать образы прыгающих с этого обрыва близких: пускай даже это произошло в другой Жизни, воспоминания просачиваются в голову, и чем больше Жизней я проживаю, тем резче эти переходные импринты становятся. Даже образы из ранних Жизней, выживания до прихода в этот дом. И в чем же, мать его, смысл? Ради чего я тут? Я – пешка в чьей-то тонко выстроенной реальности, обреченная жить снова и снова, но так и не пожить по-человечески? Мне не остановить мух, не остановить грипп, у меня есть только периферийные подстройки да эта бутылка вина. Возможно, мир – как одна из моих пластинок, а я – царапина на виниловой поверхности, обреченная снова и снова проигрывать все те же семь нот. Возможно, мир надо приподнять и отнести в другое место. Возможно, ему надо избавиться от меня, стать чем-нибудь без множества царапин. Бывает, я чувствую все, а бывает, что ничего. И то и то одинаково больно, и я не пойму, в каком сейчас состоянии, что я делаю, и я, вот же дьявол, напилась.