Дэвид Арнольд - Электрическое королевство [litres]

Смотрю на множество панелей солнечных батарей. Столько усилий Архитектор вложил в собственное выживание… лишь затем, чтобы решить потом, что его жизнь не достойна продолжения. И тут, стоя на краю мира, моего Королевства в облаках, я понимаю его конечную цель. Его невысказанная цель была такой же, как и у всех существ, больших и малых: обрести достойный конец. Раскинув руки, отдавшись холодному воздуху, я кричу. Сколько еще чисел появится на задних обложках Красных книг, прежде чем я удостоюсь своего конца?

– Эй.

Оклик улавливаю не сразу.

Позади меня стоит Эхо. Ветер треплет его волосы, губы у него синие. В биокостюме, пьяная, я и не заметила, как снаружи холодно.

– Ты же не собираешься прыгать? – спрашивает Эхо.

Делаю глоток. Смотрю на обрыв, потом снова на него и мотаю головой.

Он кивает.

– Не поможешь мне закончить пазл?

Моя жизнь на волоске, и до меня вдруг доходит: Эхо говорит.

– Конечно, – отвечаю я.

Внутри он набирает воды в бачок и включает кофемашину, и вместе мы принимаемся по кусочкам собирать Ван Гога, звездные спирали и похожую на глаз луну. А я очень рада, что моя сто пятьдесят третья Жизнь догадалась привести Эхо сюда, ведь он так подходит для жизни тут. Сколько еще будущие Жизни спасут людей?

– Я ведь их прежде не собирал, – признается Эхо, вставляя на место кусочек. – Круто, наверное, когда закончишь?

Открываю рот, чтобы ответить, – совмещаю два кусочка со звездами – и улыбаюсь.

– Дело не в том, чтобы закончить пазл. Все дело в процессе.

Я много о чем спрашивала у звезд, но это первый раз, когда они мне ответили.

Вышли рано с расчетом дойти до Манчестера к середине утра. На руке у Нико синело уже семь отметок. Сегодня появится восьмая, папа ударит в Колокол, и она наконец узнает – к добру или нет – степень его обратного цветения.

Большую часть пути они пока что молчали, едва выходя за рамки простых «как спалось?» и «хорошо, а тебе?». Искусственными любезности казались не из-за стыда или смущения; дело было в свете дня, окрасившем события прошедшей ночи в туманные тона.

Они остановились там, где к восточному берегу Мерримака тянулось сразу три моста: один – мощеная дорога, явно предназначенная для машин; второй – поуже, из прогнившего дерева, скорее всего, для людей; и третий – для поездов. Нико и Леннон постояли немного, взявшись за руки, у этого последнего моста, глядя, как тянутся над водой и пропадают в неизвестных землях за рекой пути. Леннон произнес несколько слов о Ките. Нико тоже хотела сказать что-то, но слышала только, как Кит объясняет, что такое «шпалы» и как когда-то были люди, которые строили поезда, люди, которые их водили, люди, которые ездили на поездах и загружали их. «Вот бы однажды прокатиться на поезде», – сказал одним утром, в тени Баклана, Кит.

– Может, у тебя получится сейчас, – прошептала Нико.

Нико шла одна. Метрах в двадцати впереди семенил рядом с Ленноном Гарри. Эти двое напоминали горошины. Нико испытывала смешанные чувства; в рюкзаке у нее больше не осталось вяленой крольчатины, и подкупить Гарри было нечем. Они стали играть в Игру, и, когда Гарри забежал вперед, Леннон обернулся с полуулыбкой на губах. Смешанные чувства Нико воссоединились, и она вообразила мир, в котором предназначением служат не места, а люди.

– Эй. – Леннон остановился и указал куда-то на запад. – Взгляни.

То ли эта часть реки подвела их ближе к дороге, то ли наоборот, но когда Нико взглянула в указанную сторону, то в прорехе между деревьями увидела крупный билборд:

– Прямо как в истории Эхо, – сказал Леннон, когда Нико остановилась рядом с ним. – Помнишь, когда Странник собирается в Манчестер? Звонарь – или кто там – говорит именно это.

Нико вообразила, как папа сидит на чердачном балкончике, просунув руку между балясинами, и словно бы тянется к деревьям. «Ни жизнь, ни земля не дали тебе того, чего молча желал ты, – говорил он – Так вперед, Странник, плыви, ищи, и найдешь».

– Это из Уитмена, – сказала она.

– Что?

«Расскажи ему».

Только стоило подумать, что она не сможет, как уста разомкнулись сами собой и правда хлынула наружу. На ходу Нико рассказала Леннону все: о том, что история Эхо – это переиначенная версия сказки, которую она слышала всю свою жизнь; о том, что ее папа – бывший геофизик и что, если верить ему, некогда он работал на правительство под прикрытием компании «Кайрос», исследовал геологическую аномалию в речной мельнице; и о том, что ее, как и Странницу, отправили в Манчестер отыскать эту аномалию и что она боится, что никакой аномалии не существует.

Леннон помолчал, а потом произнес совсем не то, чего Нико ожидала:

– Знаешь, у древних греков было два слова для обозначения времени.

– Откуда ты это знаешь?

– Я же рассказывал. – Он показал ей наручные часы с бостонским горизонтом. – Джин была помешана на таком.

– Ну ладно.

– Так вот, одно слово – «хронос». От него произошла «хронология», то есть линейное восприятие времени. Второе слово – «кайрос», – и Нико, покраснев, стала слушать его рассказ о том, что Кайрос был богом возможностей, как имя со временем изменялось и как лучники стали использовать его для обозначения момента, когда пора спускать тетиву, чтобы с максимальной силой поразить цель. – Подходящий момент, – сказал Леннон. – Кайротический, переломный. Окно во времени.

– К чему ты ведешь?

– Мы видели знак, на котором написана фраза из сказки твоего отца. Мы уже знаем, что Баклан – не выдумка и отец Эхо рассказывал ему другую версию твоей сказки, то есть твой папа как минимум ничего не выдумал. Думаю, смысл в том… что так все и должно быть. Возможно, расскажи тебе папа правду несколько лет назад, ты попыталась бы отправиться в поход тогда, но время было неверным. Так, может, вот он, твой переломный момент?

Лицо Нико пылало. Не только от того, что выяснилось, как много папа недоговаривал, но и от того, что верившая папе ее часть была той самой, которую Нико утратила бы, окажись сказка неправдой. Той, что знала папу лучше всех.

– Возможно, – ответила она.

Забежавший вперед Гарри попытался возобновить Игру, но они были не в настроении. Минуты шли в относительной тишине шагов и мирного плеска реки, а потом вдруг Леннон встал и устремил взгляд куда-то вдаль. На его лице читалось то же придушенное выражение, как несколько дней назад, у костра, когда он, повинуясь рассудку, вдруг оборвал рассказ о Бостоне.

Сейчас, однако, он молчать не стал:

– Знаешь, о чем я думаю каждую минуту, каждый день?