Клиффорд Саймак - Братство талисмана [сборник litres]

После ужина я вымыл в ручье посуду и оставил ее на берегу до утра. Роско так и сидел у костра и снова что-то писал пальцем на предварительно расчищенной земле.

Я же открыл ящик Найта. Он был плотно забит листами исписанной бумаги. Я взял из толстой пачки самый верхний и повернул ближе к свету.

Вот что там было написано:

Голубой и высокий. Чистый. Невероятная синева. Звук воды. Звезды над головой. Обнаженная земля. Смех высоко в синеве. Синий смех. Мы действуем неразумно. Думаем, не утруждаясь.

Почерк был неразборчивый и мелкий, я с трудом читал написанные нетвердой рукой слова.

…тонкий. Нет начала, нет конца. Бесконечность. Преследующие ничто. Ничто в пустоте. Пустота обнажена. Разговоры – это ничто. Поступки – пустота. А что не пустота? Ничего, ответа нет. Высокое, голубое и пустое…

Чушь какая-то, похлеще бормотания Роско. Я наугад вытащил из пачки лист под номером пятьдесят два.

…далеко, на большом расстоянии. Дистанция глубокая. Не короткая и не длинная, а именно глубокая. Но без дна. Ее не измерить. Нечем измерить. Лиловые и глубокие расстояния. Никто не преодолевает лиловые расстояния. Лиловость ведет в никуда. Тупик.

Я сложил бумаги обратно в ящик, закрыл его и придавил крышку ладонью.

Бред сумасшедшего. Да и что взять со слабоумного старика, который живет в заколдованной античной долине. Мои мысли переключились на Сару: а ведь она тоже сейчас там. Не знает правды, вернее, не желает ее знать.

Мне захотелось вскочить на ноги и заорать во все горло. Побежать обратно и спасти ее. Но я этого не сделал. Впервые в жизни я постарался встать на точку зрения другого человека. Если Сара предпочла вернуться в долину, значит что-то влекло ее туда. Стремление к счастью? Но что такое счастье и какова его цена?

Найт был счастлив, когда писал эту белиберду, и ему было глубоко плевать, есть ли во всем этом хоть какой-то смысл. Он существовал в коконе счастья, истово преследовал цель всей своей жизни и был доволен, хотя не знал, в чем именно эта цель заключается; да, она вполне могла оказаться иллюзией, но Странника это абсолютно не беспокоило.

Я пожалел о том, что рядом со мной нет Уха. Хотя он наверняка сказал бы, что я не должен вмешиваться. Он рассуждал о судьбе. А что такое судьба? Ее можно прочитать по звездам? Или она заложена в генах, которые отвечают за все поступки и желания человека?

На меня навалилось одиночество, я придвинулся ближе к костру, как будто свет и тепло могли защитить от этого чувства. Со мной остался только Роско, а он, если подумать, был так же одинок, как и я.

Все остальные достигли каждый своей цели, какими бы смутными и призрачными эти цели ни были. Возможно, где-то глубоко, на интуитивном уровне, мои спутники знали, что именно они ищут. А как насчет меня? Я попытался сформулировать для себя, чего хочу больше всего на свете, но, хоть убейте, не мог этого сделать.

Утром мы нашли куклу Тука. Она лежала на виду, совсем недалеко от тропинки. Даже странно, что мы не заметили ее раньше. Я попытался определить, не в этом ли месте мы искали пропавшего монаха, но не вспомнил ни одного подходящего ориентира.

Раньше у меня не было возможности хорошенько разглядеть игрушку. Я держал ее в руках только один раз, когда мы застряли на ночь в красном доме неподалеку от города. Но теперь я невольно проникся печалью, которую выражало это грубо вырезанное из деревяшки лицо. Тот, кто создал куклу, либо являлся примитивным существом и по чистой случайности смог придать ее лицу такое выражение, либо это был искусный мастер, сумевший несколькими движениями резца передать всю безнадежность и растерянность, которые испытывает разумный человек, столкнувшись с тайнами мироздания.

Лицо куклы, отдаленно напоминавшее человеческое, было искажено вследствие осознания какой-то истины, причем не такой, которую ищут, а из разряда тех, что обрушивается на тебя внезапно.

Рассмотрев игрушку, я хотел было снова от нее избавиться, но она словно бы пустила в меня корни и не собиралась отпускать. Ее также можно было уподобить охотнику, который не желает отказываться от своей добычи. Когда я попытался отбросить куклу в сторону, у меня не только пальцы не разжались, но даже и замахнуться не получилось.

А ведь приблизительно то же самое произошло в свое время и с Туком, вот только, в отличие от меня, он был добровольным пленником: роковая игрушка очень много для него значила, наш монах видел в ней то, чего не мог увидеть я. Возможно, некий символ или объект поклонения, недаром же Сара упомянула про Мадонну… Так или иначе, сам я ничего подобного разглядеть не сумел.

И вот теперь я, уподобившись Туку, шел по тропе с прилипшей ко мне куклой и страшно злился на себя, но не только из-за того, что не мог от нее избавиться, а из-за того, что эта дурацкая игрушка до некоторой степени делала нас с исчезнувшим монахом побратимами. А ведь он мне никогда не нравился; честно говоря, я в жизни никого не презирал больше, чем этого чокнутого святошу.

Мы двигались в обратном направлении по огромному голубому плато; очертания лиловых гор у нас за спиной с каждым днем становились все более размытыми и постепенно превращались в лиловое облако на горизонте.

Я гадал: почему Найт в первых абзацах своей рукописи просто зациклился на голубом цвете? Возможно, так на него подействовала атмосфера плато, по которому он шел в сторону гор? Странник оставил Роско у ворот в долину, а робот в результате вернулся по той же тропе в белый город, где в силу собственной тупости стал пленником гнома.

Спустя несколько дней, скорее от скуки, чем из любопытства, я снова открыл ящик Найта. Теперь я решил изучить рукопись с самого начала, читал внимательно, не торопясь, один фрагмент за другим: страниц было много, а почерк старика становился все мельче и неразборчивее. Я исследовал рукопись, словно ученый пергаментный свиток, обнаруженный в каком-нибудь древнем монастыре. Я не пытался отыскать там полезную информацию, мне хотелось понять, что могло сподвигнуть Странника написать чушь в таком грандиозном количестве. Как устроен мозг этого человека? Я вчитывался в бессмысленные строчки и пробовал найти в них хотя бы зерно истины, которое еще могло прятаться в его подсознании.

Но, увы, ничего такого я там не нашел: это была невразумительная и недоступная для понимания нормального человека писанина, бред абсолютного идиота, который Найт фиксировал на бумаге, не заботясь о том, имеют ли его слова хоть какое-нибудь значение.

И только на десятый день, когда до пустыни оставалось всего два перехода, я наконец добрался до отрывка, в котором можно было уловить определенный смысл.

Эти существа ищут голубое и лиловое знание. Они ищут его по всей Вселенной. Они ловят все, что способно думать. Не только голубое и лиловое, но весь спектр знания. Специально заманивают его на необитаемые планеты, вытягивая из глубины космоса и времени. Из синевы времени. Они улавливают его при помощи деревьев и хранят до поры золотого урожая. Огромные сады с могучими деревьями на мили уходят к небу. Деревья окунаются в мысли и знания, как планеты окунаются в золото Солнца. И это знание – их плоды, которые питают тело и мозг. Они круглые, длинные, твердые и мягкие. Они синие, золотые и лиловые. Иногда красные. Они созревают и падают, а потом их собирают. Урожай – это сбор, а плодоношение – рост. И то и другое – голубое и золотистое.