Н. Джемисин - Каменные небеса [litres]

– Обелиск, – шепчет она. Затем она сэссит и понимает, что произошло, так же четко, как если бы сама была здесь.

Давным-давно из дна этой пещеры как диковинное растение торчал обелиск, одной вершиной в землю. В какой-то момент обелиск вырвался из ямы, поплыл, мерцая, как его собратья, над странной громадностью города – и тут что-то пошло очень, очень не так. Обелиск… упал. Там, где он ударился о землю, Нэссун почти слышит эхо сотрясения; он не просто упал, он вошел в нутрь, пробивая и прожигая себе путь, со всей мощью концентрированного серебра в его сердечнике. Нэссун не может отследить его путь более чем на милю вниз, но нет причины думать, что он просто не продолжал идти вниз. Куда, она не может догадаться. И следом за ним, прямо наверх из расплавленного тела земли буквально забил огненный фонтан, накрыв город.

Вокруг нет ничего, что было бы похоже на способ подать мощность на станцию. Однако Нэссун замечает, что освещение пещеры исходит из огромных пилонов голубого света у основания стеклянной колонны. Они составляют самый нижний и ближний к колонне ярус. Что-то создает этот свет.

Шаффа тоже пришел к тому же выводу.

– Туннель кончается здесь, – говорит он, показывая на эти голубые пилоны у основания колонны. – Идти больше некуда кроме как к основанию этой громадины. Но ты уверена, что хочешь идти по следу того, кто это сделал?

Нэссун прикусывает нижнюю губу. Она не уверена. Здесь есть какая-то неправильность, которую она сэссит с лестницы, хотя и не может сказать, откуда она исходит. И все же…

– Сталь хочет, чтобы я увидела то, что находится внизу.

– А ты уверена, что хочешь делать то, чего желает он, Нэссун?

Не уверена. Стали нельзя доверять. Но она уже вступила на путь разрушения мира; чего бы там ни хотел Сталь, хуже не будет. Потому, когда Нэссун кивает, Шаффа просто покорно склоняет голову и протягивает ей руку, чтобы они могли вместе спуститься по дороге к пилонам.

Идти сквозь три яруса по ощущениям все равно что через кладбище, и потому Нэссун чувствует, что надо хранить почтительное молчание. Между зданиями она видит обугленные мостики, оплавленные стеклянные желоба, в которых некогда росли растения, странные тумбы и структуры, о назначении которых она не догадалась бы, даже не будь они наполовину оплавлены. Она решает, что эта тумба – для привязи лошадей, а эта рама находится там, где дубильщики растягивали на просушку кожи. Подставлять знакомое на место незнакомого не очень получается, конечно же, поскольку в этом городе все ненормальное. Если жившие в нем люди ездили верхом, то уж не на лошадях. Если они делали посуду или инструменты, то уж не из глины и обсидиана, и мастера, делавшие такие вещи, явно не были простыми резчиками. Эти люди построили, а затем потеряли контроль над обелиском. Кто знает, какими чудесами и ужасами были полны их улицы.

В тревоге Нэссун тянется вверх, чтобы коснуться сапфира, просто чтобы убедиться, что она может сделать это сквозь тонны остывшей лавы и окаменевшего разрушающегося города. До него просто дотянуться, словно он здесь, и это приносит облегчение. Он легонько тянет ее – насколько нежно это может сделать обелиск, – и на миг она позволяет себе быть затянутой в его текучий водянистый свет. Это ее не пугает; Нэссун доверяет обелиску настолько, насколько можно доверять неодушевленному предмету. Именно эта штука рассказала ей о Сердечнике, в конце концов, и теперь она ощущает еще одно послание в мерцающих промежутках его плотно сплетенных линий…

– Наверх, – выдает она, испугавшись сама себя.

Шаффа останавливается и смотрит на нее.

– Что?

Нэссун приходится помотать головой, чтобы привести мысли в порядок и вынырнуть из синевы.

– Ме… место, чтобы дать энергию. Оно наверху, как и сказал Сталь. За треком.

– Треком? – Шаффа оборачивается, глядя вниз на наклонный мостик. Впереди наверху второй уровень – гладкая однообразная равнина из этого белого не-камня. Люди, строившие обелиски, похоже, использовали этот материал во всех своих самых древних и самых прочных руинах.

– Сапфир… знает это место, – пытается объяснить она. Это корявое объяснение, все равно что пытаться объяснить глухачу, что такое орогения. – Не само это место, но что-то вроде него… – Она снова тянется к нему, без слов прося большего, и ее чуть не сбивает с ног синее мерцание образов, чувств, воззрений . Ее перспектива меняется. Она стоит в центре трех ярусов, уже не в пещере, а лицом к голубому горизонту, по которому, клубясь, несутся чудесные облачка, исчезают и вновь возрождаются. Ярусы вокруг нее кипят деятельностью – хотя все это сливается, и то, что ей удается поймать несколько мгновений покоя, не имеет смысла.

Странные транспортные средства вроде машины, которую она видела в туннеле, бегают по стенам зданий, следуя по трекам разноцветного света. Здания покрыты зеленью, лозами, у них травянистые крыши, и цветы обвивают косяки и стены. Люди – сотни людей – входят и выходят из домов, ходят взад и вперед по дорожкам в непрерывном мазке движения. Она не может видеть их лиц, но ловит всплеск черных волос, как у Шаффы, серьги с искусными узорами из завитков лоз, платье, обмотавшееся вокруг лодыжек, пальцы, сверкающие цветным лаком. И везде, повсюду серебро под движением и теплом, материал обелиска. Оно вьет паутину и течет, сливаясь не в ручейки, а в реки, и когда она смотрит вниз, она сэссит, что стоит в озере жидкого серебра, входящего в нее через стопы, – Нэссун чуть пошатывается, приходя в себя на сей раз, и Шаффа крепко берет ее за плечи, чтобы она не упала.

– Нэссун.

– Все в порядке, – говорит она. Она не уверена, но все равно так говорит, поскольку не хочет его беспокоить. И поскольку это легче сказать, чем Я думаю, что на минуту попала в обелиск .

Шаффа обходит ее и садится перед ней на корточки, беря ее за плечи. Тревога на его лице почти – почти – стирает усталые складки, намек на помрачение и прочие признаки той борьбы, что нарастает в нем. Здесь, под землей, его боль усиливается. Он этого не говорит, но Нэссун не знает, почему она усиливается, однако видит это. Но.

– Не верь обелискам, малышка, – говорит он. То, что он это говорит, вовсе не кажется таким странным или неправильным, как должно бы. Нэссун порывисто обнимает Шаффу; он крепко прижимает ее к себе, ласково гладя по спине. – Мы немногим позволяли прогрессировать, – шепчет он ей на ухо. Нэссун моргает, вспоминая несчастную, безумную, смертоносную Ниду, которая однажды сказала то же самое. – Там, в Эпицентре. Мне позволили вспомнить, поскольку это важно. Те немногие, которые достигали статуса девяти– или десятиколечника… они всегда могли чувствовать обелиски, и обелиски тоже чувствовали их. Их тянуло к ним так или иначе. Им чего-то недоставало, они ощущали себя неполными, и, чтобы получить это, им были нужны орогены. Но обелиски убивали их, моя Нэссун. – Он прижимается лицом к ее волосам. Она грязна, толком не мылась после Джекити, но его слова сметают такие мирские мысли. – Обелиски… я помню . Они изменят, переделают тебя, если смогут. Именно этого хотят эти ржавые камнееды.