Н. Джемисин - Каменные небеса [litres]

Над нами, но в пределах нашей достижимости Земля тоже, кажется, гудит. Почти как нечто живое. Мы путешествовали в Сердечник и обратно в начале нашего обучения; мы путешествовали сквозь мантию и видели массивные потоки магии, которая по природе пенится и поднимается вверх из железно-никелевого сердца планеты. Отрегулировать краном эту бездонную купель будет величайшим достижением человечества. Однажды эта мысль будила во мне гордость. Теперь я делюсь этим со всеми остальными, и камнетрепетное слюдянистое мерцание горестного смешка проходит волнами сквозь всех нас. Они никогда не считали нас людьми, но сегодня мы докажем, что мы больше, чем инструмент. Даже если мы не относимся к человеческому виду, мы люди . Они больше никогда не смогут этого отрицать.

Хватит глупостей.

Сначала сеть, затем надо собрать фрагменты Движителя. Мы тянемся к аметисту, поскольку он ближе всего на земном шаре. Хотя мы за целый мир от него, мы знаем, что он тянет низкую ровную ноту, его накопитель пылает, переполненный энергией, пока мы погружаемся вверх в его бурное течение. Он уже закончил выкачивать остатки из терновой рощи у его корней, становясь замкнутой системой; теперь он ощущается почти живым. Когда мы уговариваем его перейти из покоя в звучную активность, он начинает пульсировать, а затем, в конце концов, мерцать по схеме, имитирующей жизнь, как включение нейромедиаторов или сокращение кишечника. Он живой? Я впервые задаюсь этим вопросом, вызванным уроками Келенли. Это вопрос состояния высокого уровня энергий, но он неразрывно связан с вопросом подобного состояния высокого уровня магии, взятой из тел людей, которые некогда смеялись, гневались, пели… Осталось ли в аметисте что-нибудь от их личностей?

Если так… одобрили бы ньессы то, что мы, их карикатурные дети, намереваемся сделать?

Я больше не могу тратить времени на такие мысли. Решение принято.

Мы распространяем этот цикл запуска на макроуровне на всю сеть. Мы сэссим без сэссапин. Мы ощущаем изменение. Мы чувствуем его костями – поскольку мы часть этого двигателя, компоненты величайшего чуда человечества. На Земле, в сердце каждого узла Сил Анагиста по городу эхом катится звук сирен, и на сигнальных пилонах красным горит предостережение, видное издалека, пока фрагменты один за другим начинают монотонно петь, и мерцать, и выходить из гнезд. Мое дыхание учащается, когда я, в резонансе с остальными, чувствую поначалу отделение кристалла от более грубого камня, тягу, когда мы вспыхиваем и начинаем пульсировать вместе с изменением состояний магии и начинаем подниматься…

(Здесь возникает заминка, короткая и едва заметная в этот опьяняющий момент, хотя и пылающая в линзах памяти. Некоторые фрагменты причиняют нам боль, небольшую, выходя из гнезд. Мы ощущаем царапанье металла, которого быть не должно, скрежет игл по нашей кристаллической коже. Мы ощущаем дуновение ржавчины. Это краткая боль и забывается быстро, как и любой укол иглы. Только потом мы это вспомним и будем скорбеть.)

…подниматься, и гудеть, и вращаться. Я делаю глубокий вдох, когда гнезда и городские пейзажи вокруг них уходят вниз. Сил Анагист переключается на резервные энергетические системы; их должно хватить до момента включения Геоаркании. Но эти мирские вопросы сейчас не важны. Я теку, лечу, падаю вверх в стремительный свет – пурпурный, индиговый, лиловый или золотой – шпинель, топаз, гранат и сапфир – сколько их, такие яркие! Такие живые от нарастающей мощности. (Такие живые , снова думаю я, и от этой мысли по сети проходит дрожь, поскольку об этом подумали и Гэва, и Душва, и Ремва, который направляет нас к цели треском, подобным разлому: Идиоты, мы погибнем, если вы не сфокусируетесь! Потому я отпускаю эту мысль.)

И – ах, да, в центре экрана, в центре нашего сознания, как пылающее око, взирающее на добычу, – оникс. Расположенный так, как в последний раз попросила его Келенли, над Сердечником.

Я не нервничаю, говорю себе я, устремляясь к нему.

Оникс не похож на остальные фрагменты. Даже лунный камень по сравнению с ним спокоен – в конце концов, он всего лишь зеркало. Но оникс могуч, пугающ, темнее темного, непостижим. Если остальные фрагменты надо найти и активно привлечь, этот вцепляется в мое сознание, как только я приближаюсь, пытаясь втянуть меня глубже в свои грозные конвекционные потоки серебра. Когда я прежде связывался с ним, оникс отверг меня, как и всех остальных по очереди. Лучшие магесты Сил Анагиста не могли понять, почему – но теперь, когда я предлагаю себя, и оникс выбирает меня, я внезапно осознаю, почему так. Оникс живой. То, что при контакте с другими фрагментами было всего лишь вопросом, здесь становится ответом: он сэссит меня. Он изучает меня, касается меня своим присутствием, которое внезапно оказывается неоспоримым.

И в тот самый момент, когда я понимаю это, и у меня есть достаточно времени, чтобы со страхом подумать – что все эти личности думают обо мне, своем жалком потомке, сделанном из сплава их генов с ненавистью их губителей…

…я постигаю, наконец, тайну магестрии, которую даже ньессы скорее просто принимали, чем понимали. В конце концов, это магия, не наука. В ней всегда будут моменты, которых никто не поймет. Но теперь я знаю: вложи достаточно магии в нечто неживое, и оно станет живым. Вложи достаточно жизней в матрицу памяти, и она сохранит нечто вроде коллективного разума. Они помнят ужас и зверства всем, что осталось от них – своими душами, если хочешь.

И оникс поддается мне сейчас, поскольку в конце концов понимает, что я тоже знал боль. Мои глаза открылись, и я увидел собственные эксплуатацию и унижение. Конечно, я испуган и зол, и уязвлен, но оникс не презирает меня за эти чувства. Однако он ищет чего-то еще, чего-то большего и, наконец, находит это в маленьком горящем узле в моем сердце – решимость. Я посвятил себя созданию из всех этих неправильностей чего-то правильного.

Это то, чего желает оникс. Справедливости . И поскольку я хочу того же – я открываю свои плотские глаза.

– Я связался с контрольным кабошоном, – отчитываюсь я проводникам.

– Подтверждаю, – говорит Галлат, глядя на экран, где отдел биомагестрии мониторит наши нейроарканные связи. Наблюдатели начинают аплодировать, и внезапно я ощущаю презрение к ним. Их неуклюжие инструменты и их слабые, примитивные сэссапины, наконец, сказали им то, что для нас очевидно, как дыхание. Планетарный Движитель успешно запущен. Теперь, когда запущены все фрагменты, каждый поднимается, гудит и мерцает над всеми двумястами пятьюдесятью шестью городами-узлами и сейсмическими энергетическими точками, мы начинаем цикл ускорения. Между фрагментами сначала загораются бледные поточные буферы, затем мы повторно запускаем цикл более глубоких драгоценнокаменных тонов генераторов. Оникс отмечает начало цикла одиночным, тяжелым звуковым ударом, от которого рябью идет Полушарный океан.