Татьяна Коростышевская - Сыскарь чародейского приказа [litres]

Я подняла глаза на попутчиков. Чардеи делали вид, что ничего не знают, ничего не понимают и каракуль моих отродясь не читывали. Врали.

Мамаев велел кучеру остановиться у какого-то переулка и, попрощавшись, отправился по своим делам. Зорин молчал, подставив лицо солнцу. Я страдала. Потом страдания кончились. Со мной рядом сидел чардей, а мне нужно было о кое-каких волшебных делах проконсультироваться. Я кашлянула и выложила Ивану Ивановичу свои размышления, касаемые перемещения чародеев в пространстве.

Зорин охотно ответил:

– Тут такое дело, Гелечка, – так, как Крестовский, по земляным жилам просочиться не может более никто. Способности у всех разные, ну то есть – разнонаправленные. Вот, к примеру, я владею магией более ментальной – какого охламона путами спеленать, горе отвести, полечить в меру своих возможностей. Эльдарушка – боец, так что ни обездвижить противника, ни заморочить не сможет. Зато щиты у него получаются – залюбуешься. А Семен…

– Я сейчас не о Крестовском, – перебила я, презрев вежливость. – Что, из того списка великих чардеев, с которым шеф работал, никто не мог явиться к покойной Анне Штольц и так же быстро исчезнуть?

– Никто. Кроме Семена только Митенька так умел, у них виды магии в чем-то схожи.

– Дмитрий Уваров? И его в том списке не было?

– Митька в скорбном доме, под круглосуточной охраной.

Зорин меня не убедил, но то, что хотела, я узнала.

Мы подъехали к присутствию, Иван пошел в подвалы – неклюдов пояс на место возвращать, а я поднялась в приемную, где была встречена встревоженной и бледненькой Лялей.

– Это что? – После обязательных приветствий я указала на очки с задымленными стеклами, надетые на девушку.

Ляля оглянулась по сторонам.

– Не говори только никому, – и сняла очки.

Глаза Ольги Петровны были разными: правый – обычно голубым, а левый – черным с золотистым поперечным зрачком на манер кошачьего.

– До вечера пройти должно, а сейчас…

Ляля всхлипнула и водрузила очки на место.

– Ты наколдовала что-то?

– Не с моими талантами, – грустно сказала девушка. – У меня от чародейства – одно слово, а сил с гулькин нос.

Ляля опустила голову, я проследовала за ее взглядом, на коротких ноготках расцветали лиловые, под цвет платья, лилии.

– Твой дар – внешность изменять?

– Немножко. Эх, если б я была мужчиной…

– А что, между женщин великих чардеев не бывает? – Я покопалась в памяти, выуживая факты. – Ну там, Марья Моревна же была или Моргана, к примеру, аглицкая.

– Бывают. Единицы и не в каждом поколении.

«Вот ведь несправедливость какая! – Суфражистка во мне мысленно подняла голову. – И тут мужикам свезло! Несправедливость какая вселенская!»

– А ты где пропадала? – перевела разговор Ольга Петровна. – Кстати, сегодня вечером я абсолютно свободна и могу с тобой позаниматься.

– Перфектно! – Я бросила на свой стол документы и потянулась к самописцу, который был уже поставлен на столешницу чьей-то заботливой рукой. – Мне как раз урок требуется.

Хотя почему чьей-то? Лялиной! Она же и протокол мой пресловутый на бумагу успела перенести. Из лучших, так сказать, побуждений. И два раза провернув…

Ольге Петровне про свои приключения я рассказала буквально в двух словах. Девушка ахала и охала от моего скупого отчета, затем спросила:

– Кто и, главное, зачем хотел тебе вред причинить?

– Даже если я об этом никогда не узнаю, не очень расстроюсь. Только все равно правда рано или поздно наружу выйдет. Правда – она всегда выплывает.

– Ну-ну.

Следующие несколько часов мы усердно трудились. Я четыре раза переписала протокол, добиваясь идеальности. Оказалось, что, если быть очень-очень внимательной и не терзать клавишу «ять» прямым ударом, то, трижды перекрестившись и задержав дыхание, можно осторожненько тюкнуть точно в центр, пропечатав одинокую красивенькую буковку. Ляля разбирала архивы, параллельно принимая телефонные сообщения. Зорин забегал раза три, шурудел в кабинете и убегал, нагруженный папками и тубусами. По косвенным признакам мы поняли, что наш Иван Иванович мотается туда-сюда между приказом и лазаретом, обеспечивая господина Крестовского необходимыми тому документами. «Дешевле было бы самого Крестовского вместе с ванной в приказ переместить», – подумала я, но мысль не озвучила.

В сумерках Ляля наконец сняла свои очки, ее глаза были уже привычными – голубыми и слегка влажными.

Заходил Бесник – посмотреть, как я тут, и предложить проводить домой. Я отказалась, сославшись на срочную работу, и он ушел.

– Армия твоих поклонников растет! – шутливо провозгласила Ляля. – А где же основной претендент на твою руку и сердце?

О ком я подумала? Правильно, о Крестовском. Даже сердце зашлось в уже привычной сладкой истоме. Ольга Петровна моего состояния не поняла, продолжив:

– Мамаев тебе уже кольцо подарил?

– Какое кольцо? – Облегчение, что речь пойдет не о шефе, слегка притупило мою природную сообразительность.

– Обручальное! Или так и будете своими свободными отношениями чиновничий люд смущать?

– Ты же понимаешь, что у меня с Эльдаром нет ничего? – осторожно спросила я.

– Я в этом не уверена.

– Точно.

– Он на тебя по-особенному смотрит.

– Тебе кажется. Он просто зашел ко мне в гости, по-дружески. Если бы его высокопревосходительство сразу не решил, что у нас страстные амуры…

– Не хочешь говорить, не надо, – обиделась Ляля и отвернулась к своему самописцу.

Я не знала, что еще привлечь в качестве убеждения. А ведь я хотела у нее о Крестовском спросить – действует он на нее или нет. А теперь-то время неудачное.

– А где у нас самописец починить можно? – спросила я на тему нейтральную.

– Только у гнумов, ну или хозяйствующего дядьку попроси, это его обязанности.

Просить дядьку мне не хотелось. Я заранее могла все его велеречивые оправдания по памяти воспроизвести. Посему оставались только гнумы. Так и вышло, что еще через два часа, попрощавшись с Ольгой Петровной и поблагодарив ее за науку, я стояла перед дверью мастерской «Гирштейн и сыновья» и поправляла на плече ремень самописного чехла.

Марк Иренович сидел на своем рабочем месте у стены, кузнецов в помещении уже не было, видно, их рабочий день был уже закончен.

– Добрый вечер, – поздоровалась я.

– Ночь уже скоро, – ответствовал гнум. – Какими судьбами ты меня на этот раз арестовывать пришла?

Водрузив на столешницу свой самописец, я сиропно попросила:

– Помоги, мил-человек. У меня в этой дивной машинке «ять» западает.

На грубом лице Марка читалось желание мне отказать, читалось оно минуты полторы, пока не сменилось хитрой полуусмешечкой.

– Баш на баш, коллежский асессор.