Холли Рейс - Полночные близнецы [litres]

– Если бы не панические атаки… – начала Уна.

– Они становятся сильнее.

– Ты помнишь, что ты делала в тот день, когда мы познакомились? – спросила Уна.

– Мне кажется, это было так давно.

– Ты шикнула на Себастьяна Мидраута, выразила неодобрение. Ты шикнула на самого могущественного тана, какого только видел Аннун после Артура. Я бы так не смогла.

Эллен засмеялась, Уна засмеялась. Их веселье донеслось до замка, и показалось, что сам Тинтагель смеется вместе с ними. Но за смехом Уны закипал гнев. Не на Эллен, но из-за всей этой ситуации. Эллен была слишком молода, чтобы становиться таном тогда, когда она им стала. Некоторые люди способны справиться с подобным в пятнадцать лет, а некоторые – нет. Почему те, кто ищет танов, не могут этого понять? Почему за века никто не изменил правила? Это же варварство. Они теряли талантливых рыцарей из-за слишком негибкой системы.

Уна сжала руки Эллен:

– Я не могу тебя удержать, если так для тебя лучше, дорогая. Но если ты останешься, обещаю, я найду способ помогать тебе. Возможно, потребуется какое-то время, но я не брошу попыток, пока не добьюсь своего.

– Если такое было бы возможно, разве они не справились бы уже давно, как ты думаешь? – спросила Эллен.

– Они – не я. Ты когда-нибудь видела, чтобы я сдавалась?

Эллен посмотрела на нее с горячей верой во взгляде. С той верой, которую люди возлагают на бога или на родителей; с той верой, которая никогда не возвращается, если ее обрушить.

– Нет. Нет. Я знаю, ты найдешь способ.

Наступила пятница, но я все еще лежала в постели. И чтобы убить время до того, как мне нужно будет идти на похороны, я решила немного порисовать. Но моим планам помешал папа, принесший мне на завтрак яйца по-бенедиктински.

– Не стоит этим заниматься, милая, – говорит он, ставя поднос на мой письменный стол и отбирая у меня лист. – Если ты достаточно здорова для того, чтобы рисовать, ты достаточно здорова и для того, чтобы учиться. Вполне можешь и в школу вернуться.

Я фыркнула и надулась, но он был непреклонен. Мне придется найти какой-то способ вырваться на похороны Рамеша.

План я придумываю во время обеденного перерыва. Проскользнув в женский туалет, я шарю в сумке в поисках кое-какой косметики. Я как раз накладываю на подбородок белую пудру, когда в туалет входит Лотти Мидраут. Я застываю, отвращение и гнев превращают меня в цементную глыбу. Она колеблется, увидев меня, но потом тоже подходит к зеркалу. Я стараюсь вести себя как ни в чем не бывало, словно рядом со мной не стоит дочь массового убийцы. И гадаю, известно ли Лотти, что на самом деле представляет собой ее отец.

Я чувствую, как она искоса посматривает на меня.

– Я вовсе не пытаюсь выглядеть хорошенькой или что-то в этом роде, – огрызаюсь я.

– Конечно нет. Макияж вряд ли тут поможет.

Она отступает назад и всматривается в меня более внимательно, когда я рисую под глазами красные тени. А потом говорит нечто неожиданное:

– Ты просто хочешь увильнуть от уроков. Я так делала, когда мне хотелось сбежать домой и дрессировать моего щенка. Но ты все неправильно делаешь. Иди-ка сюда.

И она разворачивает меня и отбирает у меня кисточку. Прежде чем я успеваю что-то сказать, она проводит ею по моей коже:

– Насколько больной ты хочешь выглядеть?

– Ну… я не знаю. Не слишком. Просто как будто у меня мигрень или что-то в этом роде. Может, кровотечение из носа?

– Ладно, погоди.

Лотти роется в собственной сумке, ищет карандаш для подводки губ. Мое смущение из-за ее присутствия усиливается тем, что она сможет увидеть волоски у меня в носу. Она ведь ничем мне не обязана. А если она хочет выдать меня, как только я получу разрешение уйти? Может, она участвует в каком-нибудь хитроумном плане ее отца и хочет довести меня до исключения из колледжа?

– А ты действительно болела в последние дни или просто прогуливала все это время? – спрашивает Лотти.

Мне хочется сказать ей, что причина моего отсутствия в школе в том, что ее отец убил десятки моих друзей.

– Действительно болела, – вместо этого говорю я. – Даже в больницу попала.

– Черт…

Лотти тянет это слово, деля его на два слога: «Че-ерт».

Она улыбается, и я вдруг замечаю, что осторожно улыбаюсь в ответ.

– Ну вот.

Она заканчивает, я смотрюсь в зеркало. Поработала она на славу. Я выгляжу вполне больной, под носом у меня – размазанные красные пятна, как будто я пыталась вытереть кровь.

– Ты могла бы быть гримером в кино, – говорю я.

– Я могла бы быть много кем, – с важным видом отвечает она и начинает заниматься собственным макияжем.

Я понятия не имею, что сказать на такое уверенное заявление.

Когда Лотти уже уходит, я брякаю:

– Твой отец…

Она ждет, чтобы я договорила, но я и сама не знаю, что хотела сказать. «Твой отец задумал массовую промывку мозгов во всей стране»?

– Ох, только не говори, что он и тебе нравится, – вздыхает наконец Лотти. – Послушай, Ферн, я уверена, что ты хорошая, но, если серьезно, вся эта сделка с людьми нашего возраста, чтобы его все полюбили, просто жесть.

– Я не… – негодующе начинаю я, но Лотти уже ушла.

В классе учитель химии бросает на меня взгляд – и тут же отправляет домой.

– Возьми такси, ладно? Тебе не стоит спускаться в метро в таком состоянии.

Ох, вот еще одно доказательство того, как мало эти люди знают о моей семье. Как будто у нас есть деньги на поездку на такси через весь Лондон! Но, направляясь к метро и стирая с лица раскраску Лотти, я чувствую себя лишь чуть-чуть виноватой. Прощание с Рамешем куда важнее, чем всякая наука.

Церковь, каменное викторианское строение, находится в середине огромного кладбища, не так уж далеко от того, на котором похоронена моя мать. Подойдя ближе, я вижу знакомую фигуру – кто-то обнимает женщину, которая может быть только матерью Рамеша. Фигура мягко отстраняется, потом отходит по другой тропинке. Я не сразу, но понимаю, что именно, судя по всему, делает Хелен Корди. Конечно, семья Рамеша – тоже ее избиратели. И как это порядочно – отдать дань уважения и уйти до того, как ее присутствие превратит похороны в пиар-акцию.

Я подхожу к матери Рамеша – женщине с пепельными волосами и таким же, как у Рамеша, носом. Она протягивает мне листок с расписанием службы. На первой странице – фотография Рамеша. А я невольно думаю о том дне, когда в последний раз видела его лицо.

– А ты откуда знаешь Райанша? – спрашивает женщина.

Приходится врать.

– Мы познакомились в Интернете.

– А… Ну да, он любил все это… Спасибо, что пришла. Думаю, ты можешь знать его даже лучше, чем некоторые его школьные друзья.