Холли Рейс - Полночные близнецы [litres]

Она бросает мрачный взгляд на группу девочек, которые делают селфи, изображая грусть. Мне одновременно хочется и сбежать, и обнять эту женщину. Должно быть, это ужасно – видеть, что твой ребенок на самом деле был не слишком популярен. Может быть, и папа держался бы так же, если бы я погибла в Аннуне. Я представляю Лотти и ее болтливых дружков. Нет, папа сделал бы вид, что меня очень любили в колледже Боско, он бы просто закрыл глаза на все остальное.

Я нахожу скамью в задней части церкви и оглядываюсь вокруг. К счастью, капюшон, который я надела, чтобы скрыть волосы и лицо, здесь не так уж неуместен, как я того боялась. Церковь полна людей постарше, и я предполагаю, что это родственники Рамеша, и люди из его школы, которые просто воспользовались возможностью освободить день, и несколько ребят в капюшонах, которые, похоже, были ему настоящими друзьями.

Органист играет проникновенную мелодию, саундтрек к одному фильму. Мне она нравится и вызывает у меня улыбку и боль при мысли, что Рамеш, должно быть, тоже любил этот фильм. И я гадаю, что еще было у нас общего.

Я тайком рассматриваю всех, ища кого-нибудь, кто вроде бы пришел сюда на свой страх и риск. Девочка-готка, которая говорила, что Рамеш спас ей жизнь, сидит ближе к передним рядам. Еще несколько человек рассыпаны вокруг, но я не узнаю среди них танов. Однако, как только начинается служба, дверь церкви снова открывается, внутрь проскальзывает кое-кто, кого я знаю. Олли. Он смотрит на меня, прежде чем сесть на другом конце моей скамьи. Мы старательно игнорируем друг друга весь следующий час. Присутствие Олли помогает мне сдержать слезы. Отец Рамеша читает какое-то стихотворение сухим, скрипучим голосом. Средняя сестра Рамеша произносит короткую речь, оглядывая присутствующих с холодной злобой, как будто требуя, чтобы мы горевали так же сильно, как она.

Я знаю, что должна сосредоточиться на Рамеше, но зрелище его горюющей семьи придает реальности тому, чем я занимаюсь каждую ночь. До сих пор я умудрялась разделять две мои жизни. Было легко думать о Фебе, и Самсоне, и остальных как о своего рода снах. Но когда я сижу здесь и вижу, как гроб с телом Рамеша проносят мимо меня, это делает уж слишком реальными события в Аннуне.

Я решаю не идти на поминки. Это слишком рискованно – мне могут начать задавать слишком много вопросов. Олли, похоже, думает так же, потому что мы оба шагаем по дороге в сторону дома, вместо того чтобы повернуть налево, как другие собравшиеся.

– Знаешь, что я никак не могу выбросить из головы? – говорит Олли.

– И что?

– Что Мидраут полагает, будто он абсолютно прав. Он уверен, что мы мешаем ему спасти всех.

– Откуда ты знаешь?

– Я это почувствовал в той его коробке. Для него любой, кто пытается его остановить, действует против интересов всего человечества. Он по-другому просто не может думать. Это было самым тяжелым, когда я касался той коробки. Впустить его чувства в свою голову. Меня его мысли как будто помоями облили.

Я ничего не говорю. Прежняя, другая Ферн, скорее всего, бросила бы что-нибудь язвительное насчет того, что мысли брата и без того уже грязны, но теперь я знаю, что мстительность Олли имеет те же корни, что моя жалость к себе, – и это страх. Но если я не полностью безнадежна, то и он тоже.

Когда мы уже близко к дому, я соображаю, что наш самый короткий маршрут проходит мимо того места, где обычно болтаются Дженни и ее банда. И чувствую, как Олли рядом со мной напрягается.

– Как ты думаешь… – начинает он.

– Нет, – говорю я. – Хватит бегать от этой коровы.

И я не шучу. Дженни теперь – просто мошка. И если я не могу встретиться лицом к лицу с ней, то как я намереваюсь столкнуться с Мидраутом?

Мы идем дальше, готовясь к тому, что может произойти. Когда мы видим ее, сидящую на низкой стене и болтающую ногами, я поверить не могу, какой юной она выглядит. Заметив нас, Дженни спрыгивает на тротуар. Ее дружки толпятся за ней.

Я прячу руки в карманы. Олли тоже. Он смотрит прямо вперед, но я встречаю взгляд Дженни и не отпускаю его, пока мы приближаемся. Моя кровь мчится куда более агрессивно; мышцы напряглись. Если бы мы сейчас были в Аннуне, клянусь, вокруг меня искрили бы вовсю инспайры, настолько сильной я себя чувствую. Но Дженни тоже это осознает, потому что, хотя и кажется, что ей хочется что-то затеять, она так и не делает шага в нашу сторону. И только когда мы проходим мимо нее, так близко, что я вижу заклепки на ее сумке, я наконец прерываю зрительный контакт. Я знаю, что Дженни не пойдет за нами. Чары, которые она некогда навела на меня, разрушены, а то, что было разрушено между мной и Олли, наоборот, начинает восстанавливаться.

Мы смогли отпугнуть Дженни, но это не значит, что я могу справиться с каждым, кто настроен против меня. Дела идут все хуже. Влияние Мидраута становится сильнее. Его кошмары сделали нечто большее, чем просто пустили корни; они уже выросли в сильные, жизнестойкие деревья, которые перекрывают весь свет. Я теперь хожу в школу пешком, хотя это и означает, что из дома я вынуждена выходить в шесть утра и отказаться от регулярных посещений маминой могилы, – потому что поездки в метро слишком тяжелы для меня в эти дни. В любом случае я не чувствую прежней потребности сидеть перед ее могильным камнем, когда у меня есть ее портрет в шкафчике в Тинтагеле.

Но все достигает апогея одним жарким апрельским днем. Это час пик, Стратфорд переполнен заезжими покупателями, и местными, и пассажирами, и я далеко не сразу замечаю человека в костюме – этот тип то и дело оглядывается на меня, когда я пробиваюсь сквозь толпу в торговом центре. Я случайно ловлю его взгляд, он застывает на месте, и я чуть не налетаю на него.

– Что вам нужно?

Он наклоняется ко мне, его полноту не маскирует сшитый на заказ костюм.

– Что?

– Вы меня преследуете.

Я отступаю назад, но он шагает вперед. Теперь, вблизи, я вижу, что он дрожит от злости. Его кулак сжат так крепко, что побелели костяшки пальцев.

– Я… я просто иду домой, – бормочу я.

Он фыркает и делает еще шаг вперед, и я наконец оказываюсь прижатой к стеклянной витрине обувного магазина. Другие покупатели спешат мимо, опустив головы.

– Что, нацелилась на мой бумажник, да? – Он выхватывает бумажник из кармана и размахивает им перед моим лицом. – Ладно, сейчас разберемся. Вообще-то…

Он достает еще и телефон, и в другой ситуации я бы посмеялась над этим, потому что он пытается удержать в одной руке и телефон, и бумажник. И набирает 999.

– Полиция! Меня преследует некая особа странного вида!