Ричард Бэккер - Великая Ордалия [litres]

Слова ее песен едкой капелью падали на его сердце.

Песнь ее обращалась не к нему, но к тому, из чего он был сложен. Она пела о мечущихся глазах, о дрожащей руке, о стиснутых губах. Она обращалась к ним. И они внимали, извиваясь, как ленивые водоросли.

И расцветали.

Ибо даже самый окаменевший среди нелюдей давно рассыпался известью и песком.

Она отмеряла свой голос кувшинами, обращаясь к уже размокшему.

Она вскопала своей мотыгой его землю и глубоко посадила в нее свое семя.

Еще один сон, извлеченный из ножен.

Море поднимается, душит, лишает сознания. Трескается земля, сокрушая наши кости. Горят леса, запирая дымом крик в наших гортанях.

Люди рождаются только для мелких дел, и когда случается великое, исключительное, запредельное, они впадают в ступор и трепещут, являя свое ничтожество. Даже желание молиться покидает их, оставляя с раскрытым ртом взирать на убийственное величие.

Нет-нет-нет-нет-нет…

Друз Ахкеймион стоял, вглядываясь вдаль, глаза его жгло от невозможности моргнуть. Стыд приковывал его к месту, ужас, которому не было равных. Он стоял, пригвожденный к себе самому, к совершенным им предательствам, к невыполненным обетам. Эленеотские поля уходили вдаль под черными небесами, нависшими над морем разящих рук, полным блеска бронзовых мечей и брони. Адепты Сохонка, милостью своей даруя спасение, ограждали войско от извилистого полета драконов. Гностические огни прочерчивали высоты под облачным пологом. Враку с визгом падали из черноты, исторгая ослепительные огненные гейзеры. Шранки кишащей толпой напирали на стену щитов куниюрцев, не следуя, однако, прежней равнодушной природе, а с новой изобретательностью, расставаясь со своими жизнями с присущим насекомым безразличием, возводя из собственных трупов скаты и выступы и пытаясь проникнуть по ним в редеющие ряды людей. Башраги метали тела, как тряпье и лохмотья.

Куда бы ни глянул старый волшебник, повсюду несчастье жалило его очи. Люди падали, старались зажать вспоротые животы, собирались группами, кричали, обороняясь. Паникуя, бежали целыми рядами, толпами, зачастую валясь лицами прямо в дерн, уступая преследующему их белокожему натиску, ощетинившемуся мечами и копьями. Падали штандарты, хоругви, выделявшие кланы среди племен и племена среди народов. Гибли рыцари-вожди: гордый владыка Амакунир, мудрый князь Веодва. Мощь и слава высоких норсираев, их надменная роскошь повсюду рушилась, оттеснялась и обращалась в бегство.

А над горизонтом черными, жирными клубами поднимался ревущий Вихрь… Мог-Фарау. Цурумах.

Возглашавший, гремящий тысячью тысяч глоток, связывающий крики единою волею во всеобщий хор, еще более непристойный в своей необъяснимости.

– СКАЖИ МНЕ…

Рыдание протиснулось сквозь зубы короля королей. Происходило именно то,

– ЧТО ТЫ ВИДИШЬ?

Что предрекал Сесватха.

Анасуримбор Кельмомас II, Белый владыка Трайсе, последний король королей куниюрских, пошатнулся, словно от тяжести нанесенного ему удара.

Ахкеймион пал на колени.

– ЧТО Я ЕСТЬ?

Окруженный шумом битвы, он слышал за своей спиной злобные выкрики, ошеломленные возгласы, призывы к бегству ради спасения короля королей.

– Мы потеряли Эленеотские поля! – прогремел за его спиной чей-то голос. – Потеряли! Все потеряно!

Кто-то схватил его за плечо, попытался увести назад, прочь от жуткой судьбы. Сбросив чужую ладонь, он рванулся в сторону побоища.

Сделать что-либо уже нельзя, оставалось только умереть.

Он был наделен душой героя. И много раз он скакал впереди своей королевской дружины, заметив слабое место в рядах противника, намереваясь опрокинуть дрогнувшего врага.

Но в свершавшемся ныне не было ничего героического.

Потоки ударившихся в бегство людей невозможно было развернуть в обратную сторону, столь великая паника охватила их. Они представляли собой лишь человеческий гребень, венчавший волну всякой нелюди, натиск неисчислимых рыбокожих тварей, на чьих лицах лежала печать восторга и ярости. Первый из его собственных родичей промчался мимо короля королей без щита и оружия, пытаясь на бегу избавиться от пластинчатого хауберка. Бегущие позади него исчезали под рубящим и колющим валом.

Не останавливаясь, Анасуримбор Кельмомас метнул первый дротик в злобный поток, обнажил свой великий зачарованный меч Глимир и в одиночестве встал перед набегавшей волной.

И там, куда ударял, прославленный клинок не столько разрубал плоть, сколько пронзал ее, рассекая мясо и блестящие шкуры, словно облачка дыма. Снова и снова выкрикивал король королей имя своего возлюбленного сына. Снова и снова вкладывал свое сердце в замах Глимира. Шранки падали как скошенные, разливая лужи нечистот, и разваливались на груды дергающихся членов. Земля вокруг дрожала и ходила ходуном. И какое-то мгновение даже казалось, что он остановил нечеловеческий натиск, развернул хотя бы собственную судьбу, если не судьбы своих людей. Шранки замирали, валились на землю, распадались на части, словно гнилые плоды. Последний король королей усмехнулся простоте, чистоте и тщетности собственного поступка.

Так он и умер. Так! Так! До последнего мгновения оставаясь благочестивым сыном Гильгаоала.

Это произошло, как всегда, слишком быстро, чтобы можно было что-то понять. Из-за спин павших появился вождь шранков, над Глимиром вознесся молот, обрушился, и подогнулись колени…

Шлем слетел с его головы. Анасуримбор Кельмомас рухнул среди мертвецов, еще не лишившись чувств, но ощущая все вокруг с некоторым опозданием. Он замечал устремленным к краю небытия взглядом, как росчерки пылающего света перехватили второй удар вождя шранков, превратив эту тварь в дергающуюся визжащую тень. Король королей услышал бормотание гностических заклинаний и вновь зазвучавший боевой клич рыцарей Трайсе: «Жизнь и Свет!»

И Вихрь.

– ЧТО…

Игра линий и пятен, тени людей, раскаленный цвет глубин.