Мари Сиврэй - За стеной 77. Холодная завеса Красного

У Лео все не так. Его родителям и не предлагали повышений. Так бывает. Бывает, что сектор не тот. Бывает, что вакансий нет. Бывает, что застой и невезуха. Оттого у них сейчас все в самом деле плохо. Но он никогда не отчаивался, и мне в нем это нравится. Ему всегда было плевать на очень многое плохое из того, что нас окружает. Наоборот, на все, что в жизни приключается, он смотрит с вызовом.

Когда я была маленькая, и моего отца еще не повышали, нам тоже туго приходилось. Бывало, что под вечер ничего съедобного в доме не было и нечего было покушать. В такие дни мы шли спать раньше, чтобы не чувствовать голода. В девять лет мои кости начали резко расти из-за генетики, и я часто просыпалась по ночам от тупой боли, оттого, что мясо не успевает нарастать на удлиняющиеся кости. Особенно на ногах. В такие ночи мама сидела у моей кровати и гладила мои голени, пытаясь унять боль. Но это не помогало. Мясу негде было взяться. Если бы была возможность переварить хлебные котлеты в мясо для лодыжек, а сою сделать жировым слоем, я бы, наверное, страдала поменьше. Но эта боль запомнилась моим телом. Моими клетками. Моим голодным желудком. С тех пор я это чувство не могу терпеть. Я выросла, наша обстановка давно изменилась, но вот чувство голода до сих пор из-за этого ненавижу. Как только стенки желудка начинают тереться друг о дружку от пустоты, а желудок урчать, тут же бегу что-нибудь закинуть в рот, хотя бы самую малость, иначе вспоминаю детство.

Потом отца повысили, мне было тогда десять, все стало как-то даже веселее. Мама начала готовить разнообразнее. Вкусности, которых мы раньше не знали. Иногда перепадало что-то экзотическое, типа йогурта или бананов. Или даже мандарины. Родители старались этого не есть и оставляли мне. А я зачастую съедала все вместе с Лео и Ники.

Потом отца повысили еще один раз. Не могли не заметить его упорный труд на работе, его мозги и талант. В ход пошли дефицитные талоны на что-то совсем редкое типа кильки в масле, пасты из нута или бараньих ребер. Хотя и не часто, но я начала знавать этот вкус. Ведь кто-то не мог похвастаться даже и этим. Тогда я начала есть все приносимые в дом плитки шоколада. Тайком от родителей. Не по кусочку, как мама угощала раньше, а горстями. Они и не знали. А когда поняли спустя какое-то время, папа устроил мне огромную взбучку. Но, наверное, было уже поздно. Шоколад, должно быть, и вправду уже сделал со мной свое дело.

Конечно, за повышением следовала «расплата». Пусть даже отец был строителем и не был связан с правительством никоим образом – под подозрение попадали все. Мне тогда было двенадцать. «Расплата» заключалась в том, что после этого нас три года преследовали надзиратели. Подзорные будки напротив нашего дома всегда были заполнены ищейками. Следили, конечно, не только за нами. Но мы были в приоритете. Хотя бы один из ищеек постоянно нес вахту, приглядывая за отцом. Но мы ничего не предпринимали. Отец просто любил свою работу, оттого и получил степень выше. Он не собирался идти против руководства. Никогда и в мыслях не имел и не планировал ничего такого. Всего лишь три года назад нас «отпустили». Я уже не чувствую себя под пристальным взглядом Всевидящего Ока каждую минуту, как это было раньше, когда каждый миг ты думаешь о том, что за тобой наблюдают. С того самого момента, как просыпаешься ото сна, открываешь глаза, видя стеклянный потолок своей соты, осознаешь, где ты, и начинаешь ощущать на себе чей-то взгляд всем своим телом. Не думаю, что это психике на пользу. По крайней мере, это уж точно прибавило мне мнительности и недоверия к окружающим. Улыбка улыбкой, но я всегда держу в голове мысль, что улыбнувшийся сосед может стучать на меня. Это не делает мне чести. Все это подозрение не делает мне чести, и я этим не горжусь, но от этого уже вряд ли избавиться…

Сейчас надзора больше нет, но я точно знаю, что эти шесть в общей сложности лет слежки, первые три года после первого повышения и последужщие три года после второго, все это время где-то глубоко в моей голове отложилось тяжелым опытом. Возможно, он еще даст о себе знать когда-нибудь. Когда я разобью кулаком зеркало или выйду из окна под старость. Но пока это просто дурачество. Я больше смеюсь, когда думаю об этом. Все можно пережить. Время лечит и психику. Сейчас дома стало можно вдохнуть чуть свободней, но у нас все же сохранилась привычка шифроваться. На кухонном столе всегда лежит кипа листочков и карандаш, которым мы выцарапываем друг другу «анти-слова» на этих бумажках, показываем и сразу же незаметно уничтожаем. Произносить слова – не произносим. До сих пор. Хоть и три года уже прошло. А если не произнести нельзя, мы научились сжевывать слова так, чтобы на видео их невозможно было разобрать по губам.

В нашем государстве есть особая система разделения труда на три вида: физический, умственный и перекрестный, в каждом из которых ты начинаешь карьеру с низшего звена. Начав с нуля, ты можешь продвинуться выше, ступень за ступенью. Мой отец поднялся до высшего звена физического труда. Мама все еще на низшем интеллектуальном, но я точно знаю, что она ни за что не пойдет выше. Она никогда не рассказывала мне, почему именно, но я знаю, в чем причина того, что ей не хочется выше – не всегда предлагают добросовестное повышение, иногда предлагают сделать что-то такое, за что тебе было бы стыдно. Очередная проверка. Не каждый бы смог переступить через себя и сделать что-то такое ради недостающих денег и талонов.

Больше всего тех самых денег и талонов, особенно дефицитных, можно получить перекрестным трудом, но для этого нужно из кожи вон вылезти в первые восемнадцать лет своей жизни или родиться гением, участвуя во всех необходимых умственных соревнованиях и спартакиадах, чтобы доказать Суперкомпьютеру, что ты не дерьмо собачье. Я пока знаю только несколько человек, которые работают перекрестно – один из них черепно-мозговой хирург, который обследовал мою бабушку, когда та заболела раком мозга. К сожалению, бабушку мы тогда не спасли… Но в тот момент я впервые в жизни поняла, что в Великом Союзе существуют люди, способные «парить» над всеми остальными, потому что родились умнее других и удачливей… А еще я знаю одного человека, который получил повышение и зарабатывает лишние талоны так, как этого не сделала бы я. По крайней мере, я думаю, что не сделала бы…

Моего дедушки не стало раньше бабушки. За три года до того, как она умерла, ликвидаторы пришли к ним в квартиру с санитарной обработкой – этакой суперлотереей правительства, в которой выигравшая ячейка общества подвергается досмотру соты на предмет нарушения запретов. На кого упадет шарик в программе Суперкомпьютера, к тем и приезжают. Утреннее новостное шоу по субботам, отрывками показывающее блоки о врагах народа и нарушителях запретов Устава. Они бы даже, наверное, устроили из этого что-то типа развлекательного шоу длиной в час-полтора по воскресным вечерам, если бы открыто признали свой тоталитарный режим. Но «у нас все хорошо». У нас справедливое руководство во главе с Вождем, который зазря никого не обидит. Поэтому и показывают эту санитарную обработку они в новостях всего лишь вырезками, отдельными острыми моментами типа «нашли то-то то-то у того-то того-то», как бы только поучительными эпизодами в назидание тем, кто до сих пор имеет наглость нарушать запреты в стенах своего дома. Как правило, живущих в такой соте всегда исправляют или отправляют в колонии. Девяносто семь процентов в чем-то уличены. Шестьдесят пять процентов из уличенных убиты. Если, конечно, это не подставной эпизод, где санитарная обработка пришла к стукачу, у которого белые кружевные занавески, бинокль на полке и каждый день исходящий по коммутатору. Мало кого из обычных оставляют нетронутыми, потому что кто не без греха? Если уж нагрянула санитарная обработка, то обязательно что-то найдут. Проверят даже трубы и канализацию.