Мари Сиврэй - За стеной 77. Холодная завеса Красного

Я тихонько подхожу к маме сзади и кладу свою руку ей на плечо, она оглядывается, и я вижу на ее лице тревожную улыбку по мере того, как голос в коммутаторе умолкает. Экран прибора погасает, и я кладу его трубку на место.

Комната на секунду зависает в тишине. Сквозь стеклянную стену бьется утренний луч, застревая в прозрачном пространстве нашего жилища. Я улавливаю запах свежесваренного кофе, и это заставляет меня очнуться. Спешу разбавить тишину, зная, о чем задумалась мама. Наверное, ей хотелось бы, чтобы я никогда не взрослела и всю жизнь оставалась под боком. Но каждый новый приходящий день отдаляет меня от нее с неизбежностью. Вслед за экзаменами наступит и «спаривание», а затем и переезд в одному только небесам известном направлении.

– Ну что, отличненько! – Подытоживаю я и направляюсь в комнату, чтобы включить компьютер, для того чтобы взглянуть на результаты экзамена на сайте Министерства.

Мама вовремя очухивается, понимая, как прозаично я хочу начать этот день.

– Ну, нет, Нина! Так никто не делает! Пойдем к табло, там будут все. – Настаивает она, прося, чтобы мы поехали в центр Констеллы и увидели результаты на табло Дворца Советов, а заодно прогулялись. – Это как-то праздничнее! – Говорит она, и я соглашаюсь.

Мама права. Не так-то много праздников в нашей жизни. Сегодня день объявления результатов для моего потока. А это тысячи ребят, таких же, как я. Почти четверть моего возраста, кто живут в Констелле, как и я, решат приехать в центральную зону и провести день среди толпы своих сверстников. Там возле Дворца Советов будет хоть немного развлечений, не то, что здесь в нашей четвертой зоне. Здесь, если ты захочешь сахарную вату, то тебе для начала нужно будет до нее добраться. А в центре она будет в изобилии, как и мороженое, как и прочие сладости. Нужны будут только талоны и деньги. Как говорится, столько, сколько может позволить тебе твой кошелек…

Табло Дворца Советов, как всегда, облеплено людьми, и я ищу глазами свое имя, но не нахожу его. Мы отходим к отдельно стоящим терминалам, и я ввожу номер своего паспорта. Через пару секунд экран терминала пишет, что моя отрасль – административный сектор. Терминал показывает шкалу моих способностей по нарастающей и все секторы по убывающей, на которые я имею право претендовать. Административный сектор – отрасль, в которую меня должны взять на работу с закрытыми глазами. Так показал Суперкомпьютер. А это значит, что к управлению у меня имеется талант. Это значит, что я однажды тоже, если захочу, могу попасть в окружение Вождя и стать частью правительства. А если захочу и сильно постараюсь, смогу даже стать новым Вождем, с ухмылкой веселю сама себя я. Так сказал Суперкомпьютер, извольте считаться. Но мне почему-то изрядно смешно смотреть на это все.

– Умница ты моя. – Обнимает меня мама. – И я, возвращаясь мыслями на землю, улыбаюсь ей в ответ. Она, конечно, рада за меня.

– Легкотня! – Заявляю я, думая о том, что не знаю, хорошо ли это или плохо.

Администрация всегда была последним местом, к которому я хотела бы иметь отношение. Пусть лучше легкая промышленность и станки. Однообразная работа отвлекает от мыслей, не дает сосредоточиться на том, что злит. По крайней мере, так это работает у меня. Зачем мыслить, тем более бурно и свободолюбиво, если это все только останется мыслями?

Я думаю об этом каждый раз, как только вижу по утрам бесшумно паркующиеся во дворах мобильные фургоны, которые приехали за кем-то. Думаю каждый раз, как только развлекательное шоу прерывается на выпуск о Враге Народа. Новый день – новый выпуск. Каждый день – новый Враг Народа. Ни одного сюжета в новостях про стачки, ничего про забастовки, ничего про то, что творится в других частях нашей большой страны. Ведь не может же быть так, что все всем довольны? По-любому есть люди, которые думают так же, как я. А если не дают увидеть правду, то, порой я полагаю, что и думать не зачем. Страна все за тебя решила, живи и работай. Будь счастлив тем, что дают. Правительство отфильтровало тебе то, что полезно, убрав все ненужное, заклеив твои глаза липкой лентой, потому что видеть нет смысла. Просто, жуй, что положено. И когда я думаю об этой липкой ленте, то вспоминаю ту самую красную полосочку скотча с государственным гербом, на которой написано «Досмотрено. Пропущено». И как бы широко твои глаза ни были распахнуты, ты все равно не увидишь больше, чем тебе дадут увидеть. А что сделать, чтобы увидеть обратную сторону нашей реальности, я пока не знаю…

– Пойдем, есть что отпраздновать! – Командует мама. – Отец давно припас бутылочку хорошего «шампанского» на этот случай.

Я знаю, папе захочется увидеть все результаты, как они есть, поэтому быстро распечатываю их из терминала, чтобы показать на бумаге. Он будет гордиться мной – умственный труд в большем почете, чем физический. Ему будет приятно, что у него выросла такая дочь. Выросла такая умная, несмотря даже на то, что втайне постоянно поедала шоколад.

Папа откупоривает бутылку искристого вина со звуком «чпок», и из горлышка к низу льется холодный туманный дымок. Я подставляю бокалы, и пузырчатая жидкость наполняет их, тут же исчезая. Употреблять алкоголь мне еще нельзя, но отец настолько счастлив, что разрешает мне сделать пару глотков, и признается, что в молодости, еще мальчишками, бывало, выпивали по глотку по глупости – никто из них за это не был наказан, потому что на такое небольшое количество жидкости, что под запретом до совершеннолетия, датчики не реагировали…

Мы стоим в кухне в своей стеклянной соте, подняв бокалы. Папа радостно улыбается и начинает речь:

– Ну, вот ты и повзрослела, дочь моя. Сдала экзамены и получила степень для работы. Еще чуть-чуть и уедешь в отдельную соту с Партнером. – Произносит он не таким серьезным, как обычно, тоном, как будто смягчившись от осознания того, что я достигла первого взрослого шага, да еще и не наделав глупостей при этом.

Рядом с ним пристроилась мама и уткнула раскрасневшееся лицо ему в плечо, скрывая слезы счастья.

– А потом пойдут дети, школа, и работа, как у всех. – Он замолкает на несколько секунд.

Я смотрю на них, и мир вдруг на момент застывает в моей голове. Вижу, как папа шевелит губами, но не слышу о чем. Почему он так рад? Почему мама плачет? Это ведь делают абсолютно все, все сдают последний экзамен, даже самые сто раз исправленные люди. Ничего особенного в этом нет. Я лишь одна из миллионов, сделавших то же самое. Нет никакой моей заслуги в этом всем.

Отец продолжает говорить:

– Желаю тебе, чтобы ты добилась еще большего, чем мы с твоей матерью. Пусть страна гордится тобою! – И он поднимает вверх бокал и делает глоток.

Мои мысли перестают висеть в воздухе. Я, наконец, прихожу в себя, понимая, что именно мне не по нраву. Что-то в его словах физически не дает мне приподнять бокал к губам. Я смотрю на родителей и вижу, что они не думают так же, как я. Они не представляют что-то за пределами возможных благ Союза. Они так глубоко и туго увязли в Союзе, что и не мыслят иной жизни. У меня потеет ладонь, и от всего того, что он говорит, мне просто не по себе. Я не хочу работу на благо Союза. Я могла бы стать кем-то, возможно, но мысль о том, что ради этого мне нужно будет улыбаться тем, кого я ненавижу, не греет мне душу. Я могла бы, возможно, всю жизнь проработать фасовщицей. Лишь бы только не встречаться взглядом с теми, кто принадлежит к Ним. Иногда я ловлю себя на том, что мысли мои, как белка в колесе, бегут по кругу, и им бы выбраться, но выхода на свободу для них просто не существует. Мне почему-то совершенно не хочется детей. Не сейчас и не здесь, и не в это время. И не в этой стране, если честно. Я не хочу забеременеть сразу после вступления в брак. Я хочу пожить для себя. А не для Союза. Хотя будь у меня для самой себя даже миллион лет в Великом Союзе, каждый день здесь был бы сер и мрачен, как один. Я не хочу рожать детей для того, чтобы они превратились в еще один винтик большого однообразного механизма, который питает Систему и ломает живые души. Еще сотню таких, как мы, стране может дать какая-то другая, но не я. Я не хочу, чтобы мои дети, как и я, везде ловили на себе непрестанный взгляд Вождя. Задирали голову и видели его на потолках, доедали суп и находили его на дне тарелок, слышали его наставления перед каждым экзаменом, праздником, трауром… Я не хочу, чтобы это было первое, что они видели, родившись на свет, и не хочу, чтобы это было последнее, что они увидят перед смертью. Я не хочу, чтобы им диктовали, когда улыбаться, когда веселиться, а когда плакать. Я бы хотела, чтобы они дышали свободно и бегали, где им вздумается. Ели бы невиданные вкусности и играли бы в неслыханные игры. Я бы хотела, чтобы наши жизни были не похожи на жизни других. Чтобы мы выделялись и имели мечты, могли и знали, как их осуществить. А если это невозможно, то тогда я хотела бы, чтобы кто-нибудь другой родил моих детей, потому что я не смогу простить себя, наблюдая за тем, как они мучаются целую жизнь, действуя по приказу, и тем самым превращаясь в серые однообразные тени тех, кем они могли бы стать… Стеклянные стены, расписание, короткий поводок, все как у всех… Я не готова взять на себя это.