Александр Михайловский - Война за Проливы. Решающий удар [СИ litres]

– Вам ли не знать, уважаемый Мехмед Ибрагимович, что наклеить политический ярлык «идолопоклонник» – занятие не из сложных, – парировала Антонова, – достаточно того, что христиане осмелились поместить в своих храмах скульптурные и живописные изображения людей. Ну а большинство турок, которые кинутся резать своих соседей-иноверцев, будут думать при этом не о вопросах веры, а о том, как бы присвоить себе их дома, сады и поля, женщин, детей и прочее движимое и недвижимое имущество. Вы уж меня простите, но как были ваши соплеменники бандитами и грабителями пятьсот лет назад, так ими и остались. И именно из этого факта мы и должны исходить в своих расчетах.

– Не за что мне вас прощать, уважаемая Нина Викторовна, – вздохнул подполковник Османов, – так есть. Века побед, когда Османская империя в громе пушек подминала под себя все новые и новые христианские народы, сделали турок чванливыми и жестокими, а их тягу к жизни за счет ограбления иноверцев – неистребимой. И даже тяжелейшие поражения последнего столетия, когда турецкое государство выживало только при европейской поддержке, лишь озлобили турецкую нацию, но не сделали ее умнее. И я не знаю, что тут и в самом деле можно поделать, потому что события вроде геноцида армян пятнадцатого года нашей истории или резни понтийских греков, случившейся уже при Ататюрке, кажутся мне неизбежными…

– Аминь, Мехмед Ибрагимович, – с некоторым раздражением сказал император Михаил, – большая часть из того, что вы сказали, нам была известна и прежде. Поэтому, начиная подготовку к войне за отвоевание Проливов, мы сознательно шли на риск подобного развития событий. Нас волнует другое. Если эта резня случится на территории, которая по итогам Ревельской конференции отходит к Российской империи, едва ли мы, не потеряв лица, сможем простить жестоких убийц и, как и прежде, позволим им жить в наших владениях. И в то же время наш русский культурный код, в отличие от турецкого, не предусматривает для себя возможности истребления или изгнания целых народов. То, что там, в вашем прошлом, делал милейший Сосо, находясь в ипостаси товарища Сталина, все же являлось вынужденным перегибом, обусловленным обстоятельствами тяжелейшей войны за будущее всех народов России. И ведь он не поставил к стенке поволжских немцев, крымских татар, кавказских горцев, калмыков и многих других, а просто выселил их туда, где они уже не могли навредить его державе. Но мы бы не хотели, чтобы у нас возникла потребность применять такие меры внутри уже нашей державы, ибо они разрушительно действуют на мироощущение нашего народа. И не принять их тоже будет нельзя, потому что бездействие в таких случаях куда хуже, чем действия, предпринятые под давлением внешних обстоятельств. Надеюсь, вы меня понимаете, господин Османов?

– Понимаю, Михаил, – кивнул тот, – и могу сказать, что это ваше пожелание реализовать значительно проще, чем не допустить резни и геноцида, так сказать, вообще. Просто операция в Проливах должна быть настолько стремительной, чтобы после устранения султана в Стамбуле никто ничего не успел понять, а бои шли бы уже на его улицах. При таком образе действий в любом случае может погибнуть немало неверных и правоверных, но это уже будет не геноцид, а, как говорили наши заклятые «друзья» американцы, «сопутствующие потери»…

– Ну, уже легче, – вздохнул Михаил. – Но нас все равно беспокоит тот факт, что если Австро-Венгрию мы разобрали на запчасти почти бескровно для обеих сторон, то с Турцией так не получится. Если Фракийскую операцию можно сопоставить с приграничным сражением в Галиции и на Карпатах, то освобождение Константинополя обещают превратиться в яростную бойню, когда русская и турецкая кровь потечет по улицам рекой. Боюсь, что после такого сражения город можно будет сносить и строить заново на том же месте. И в то же время мы не видим никакой возможности обойтись без столь жестоких мер, ибо в первую очередь для нас важно устранение перманентных угроз нашему государству, а уж во вторую очередь мы должны думать об остальном.

– Кисмет, – сказал подполковник Османов, – или, как говорил Марк Аврелий: «делай что должно и да свершится что суждено». Но мы все сейчас в одном положении. В самом начале, когда историю требовалось сбить с гибельной колеи, мы все твердо знали, что делать надо, а что нет. Потом, когда мы сумели обеспечить боковой сдвиг и развитие событий пошло параллельно нашей истории, мы знали, чего на самом деле делать нельзя, а о том, что делать необходимо, только догадывались. Теперь, после выхода на траекторию свободного полета, мы только предполагаем и догадываемся и о том, что сделать необходимо, и о том, что делать ни в коем случае нельзя. Знание о нашем прошлом мире нам уже ничем не помогает.

– Согласен с вами, – кивнул император Михаил, – никаких привязок к вашему прошлому отныне быть не может, и готовых решений тоже. Поэтому я спрашиваю вас не как пришельца из будущего, а как преданного нам русского офицера, и в то же самое время этнического турка и правоверного магометанина. Вопрос Проливов решить необходимо, тут двух мнений быть не может, но как уменьшить то количество крови, что должно пролиться во время этой операции?

– Если вы хотите знать мое личное мнение, – сказал подполковник Османов, – то султан Абдул-Гамид вызвал в своих подданных такую ненависть, что по его смерти старого вампира вряд ли кто будет оплакивать. Кроме того, вопрос престолонаследия в Османской империи находится в весьма неурегулированном состоянии и решается в основном путем заговоров и переворотов. Сейчас наследником султана считается, несмотря на наличие взрослых дееспособных сыновей, его единокровный младший брат Мехмед Решад. Этот человек настолько тучный, что его едва ли смогут опоясать мечом Османа, и настолько легкомысленный, что вовсе не интересуется делами государственного управления. Да и не дают ему ничем интересоваться. Абдул-Гамид – настолько подозрительная сволочь, так боится свержения путем переворота, что даже запретил своему брату разговаривать по телефону. В нашем прошлом сверг Абдул-Гамида избранный после младотурецкой революции парламент, провозгласивший султаном Мехмедом Пятым его брата-наследника. И этот же парламент девять лет спустя, когда Мехмед Пятый умер, провозгласил султаном Мехмедом Шестым Мехмеда Вахиддердина, еще одного единокровного брата нынешнего султана. Но дело в том, что здесь и сейчас никакого парламента в Османской империи нет, Абдул-Гамид правит в режиме личной власти, так что совершенно непонятно, кто будет решать вопрос престолонаследия, если и сам султан, и его наследник разом отойдут в иной мир. В спокойное время этот вопрос со временем как-нибудь решился бы, при относительно небольших репутационных и человеческих издержках. Но если султан и его наследник будут уничтожены одновременно с операцией по прорыву наших войск через Чаталжинскую линию и высадкой Босфорского десанта, то сумятица, вызванная этими смертями, может оказать решающее влияние на успех операции по захвату Константинополя. Также одновременно с султаном и наследником желательно ликвидировать главнокомандующего турецкой армией сераскира Мехмеда Реза-пашу, потому что в таком случае рассыплется вся структура армейского командования и государственного управления. Не будет ни султана, который смог бы назначить нового главнокомандующего, ни главнокомандующего, который на армейских штыках смог бы привести к власти нужного ему принца. А потенциальных султанов в Стамбуле как тараканов за печкой…