Алексей Борисов - Срезающий время

– К нему в гости, холера ясна, прибыл пан Сигизмунд Жулиньский из Вильно.

Привратник скрылся за дверью, а спустя минут пять появился какой-то толстяк, опоясанный саблей, в сопровождении другого толстячка с бегающими глазками. Поприветствовав и представившись, я завязал разговор.

– Еще в Варшаве до меня доходили слухи о необыкновенных способностях одного благородного шляхтича напиваться на славу и оставаться на ногах после гарнеца [42] 1 гарнец = 1/4 ведра = 12 стаканам = 3,276 л на 1810 год. токая, и так как из всех друзей в столице не нашлось никого, кто был бы достоин сесть с ним за один стол, то он уехал сюда. В краковской пивной это подтвердили, и до сих пор не проходит ни дня, когда о подвигах этого достойного человека ни сообщается в тостах. Я вот сам не против пропустить бутылочку-другую и подумал: а не приехать ли мне к нему и все выяснить самому?

– Вот как… – Понятовский икнул. – А ступай-ка ты прочь! Ты, видимо, сам не знаешь, к кому пришел.

– Ха, так я и думал, – поправляя тряпку на ящиках с зазвеневшими бутылками, – брехали все про благородного шляхтича. Ни силы в нем нет, ни здоровья. Поворачивай, Янык, тарантас, да поехали обратно в Варшаву.

Понятовский сверил меня глазами с головы до ног и насмешливо сказал мне:

– Ты что ж, любезный! Вздумал шутить со мной? Посмотри на самого себя: ведь тебя можно скорее покласть в гроб, чем допустить до бутылок. Ни живота доброго, ни носа красного, да и речи ведешь, словно москаль какой-то.

– Осмелюсь доложить, великовельможный пан, – сказал я, – у нас в Вильно есть старая поговорка: не суди о женщине по чепцу, о коне по сбруе и о человеке по наружности. Вероятно, до слуха вашего дошло уже, что все мы, обитатели Вильно, с постоянным усердием следуем примеру, так блистательно подаваемому нам предками, когда за вытоптанный хмельник отсыпали плетей. Вижу по вашей мудрости, знаете. Так вот, не хвастаясь пред остальными, – горделиво добавил я, – смело могу сказать, что во всем городе нет никого, кто бы решился помериться со мною за бутылкой. Да хоть на двести дукатов готов поспорить, – доставая из сумки деньги.

Тучность, заплывшие глаза, красный нос и багровые щеки вкупе с хриплым пропитым голосом выдавали в шляхтиче знатного выпивоху, действительно обладающего искусством пить, супротив которого шансов за застольем у меня не было. Кабы не свойства «чертова ядра» со всевозможными отравлениями, я бы и не рискнул.

– Мы сейчас увидим, правду ли ты говоришь, – сказал Понятовский, не отводя глаз от толстой пачки талеров на развернутом платке, и приказал своему собутыльнику Качинскому принести особый кубок, в который вмещалась почти полкварты. – Ставлю столько же. Не боишься, Сигизмунд, деньжата проспорить? Небось, патент офицерский [43] Патент подпоручика стоил 200 дукатов, поручика – 400 дукатов, капитана – от 900 до 1000 дукатов. хотел купить?

– Хотел, да только на капитанский не хватает, – с вызовом произнес я, – но сейчас мы это поправим.

Едва мои слова прозвучали, Понятовский сбросил на землю тряпку и, выхватив бутыль, ловко с помощью сабли избавился от пробки. Вино полилось в кубок, как Замбези в Викторию – шумно, быстро и пенно; поляк наполнил его до самых краев, выпил и передал мне.

– Ну, это недурно, – оценил я поступок. – Впрочем, и для меня самого это пустяки, – наливая из новой бутылки и выпивая. – А вот сколько ты можешь выпить таких кубков?

– Сколько? – взревел шляхтич. – Да за каждый выпитый тобой я выпью три. А ну! Стол и стулья сюда! Живо!

Вскоре во дворе появилось требуемое. С моего разрешения из тарантаса вытащили несколько ящиков, и попойка началась.

– Слушайте же, чтоб нам всем пропасть! – крикнул я тост, вываливая на землю пару ящиков с вином и поднимая кубок. – Слушайте, шляхтичи! Я пью за здоровье великовельможного пана Понятовского, за его благородство и благородство собравшейся здесь шляхты! Черт возьми того, кто не подхватит мой тост!

Кубок переходил из рук в руки, Понятовский в точности исполнял сделанное им предложение, а между тем вокруг стола стали появляться зеваки. Как же, тут же одна шляхта собралась и повод что надо, да и с чертом шутковать не стоит. Они как тараканы выползали из дома, хлева, конюшни, даже из леса появились двое. И наконец, я увидел, как свисающая лапа вековой ели стала совершать колебательные движения. Все, справились. Заложница найдена и в безопасности, а сейчас настало время поквитаться.

– Ох! Не могу больше, – тяжело дыша, произнес я.

– Вильно, Вильно… Слабаки! – радостно заорал Понятовский. – Не пить толком не умеют, ни языка польского не знают! Я всегда говорил, что все рыжие – плуты.

– Держать в себе тяжело. Опоппотойду, – произнес я, заплетаясь в буквах, – без меня не пить.

– Иди, иди, – распалялся великовельможный пан. – Курва! Только не здесь! За конюшню иди.

Зайдя за бревенчатый сруб, я услышал Полушкина:

– Все здесь. Двоих прижали на дороге и одного в конюшне. В землянке зажженный фитиль оставили, прямо в руках покойного, будто курит. Вы на ногах-то устоите?

– Куда ж я денусь, – поправляя брюки, произнес я.

– Держите револьверы.

– Спасибо, Иван Иванович, – прошептал я. – Кстати, старик-привратник и второй охранник. Я их не видел.

– Тимофей с братом в дом полезли, – рассеял мои сомнения поручик, – поэтому и не видели.

– Тогда начали.

Понятовский с компанией так и остались во дворе, ожидая развязки недавнего спора, в окружении пустых бутылок. Сам же он уже охотно рассуждал о стопке новеньких талеров, доставшихся хоть и не столь легко, как он предполагал вначале, но все же и не с такой сложностью, как, например, при игре в картишки. Был момент, когда он даже попытался затянуть старую песню: «Все, что отнято вражьей силою, саблею вернем», но куплет оборвался внезапно. Со второго этажа особняка вместе со стулом и частями оконной рамы вылетело стекло, а вслед за этими событиями высунулся старик-привратник с окровавленной головой и заорал:

– Москали! Казимир, беги!

Двор тут же потонул в дыме и грохоте от выстрелов. Я разрядил по толпе первый револьвер, сунул за ремень и сразу же из-за спины выхватил новый, быстрым шагом смещаясь в сторону от дыма. В ответ раздался звук извлекаемых из ножен сабель, защелкали кремневые курки, и уже уходя в перекате к конюшне, я заметил несколько вспышек сгорающего пороха, вырывавшегося из дул пистолей. Прав был Иван Иванович: побывавшие не в одной кручине гвардейцы Макроновского действительно являлись хорошими бойцами: не стушевались и моментально организовали сопротивление. То место, где я только что находился, было прошито пулями. Ориентируясь практически по ногам, мне пришлось стрелять больше по наитию, чем по ясно видимой мишени. Три выстрела в пелену дыма, и со стороны скрывавшегося за конюшней Полушкина прозвучал слившийся в единый звук раскатистый бабах! Пятеро ветеранов поставили окончательную точку в этом коротком бою, снеся свинцом и зарубив саблями всех выживших врагов. Во дворе, посреди разбитых бутылок и перевернутого стола лежало десять человек, вместе с нанятым кучером Яныком, который, едва почуяв опасность, спрятался под тарантасом.