Алексей Борисов - Срезающий время

– Иван Иванович, – отводя поручика в сторонку, тихо сказал я, – подгоняйте наш транспорт сюда. Всех убитых раздеть и сложить в землянку, все ценное из дома – трофеи. В зерновую телегу у конюшни накидайте сапоги с трупов, догрузите каким-нибудь габаритным добром, да хоть пару свиней с курами и отдайте Яныку. Со всем этим он поедет к Збышеку.

– Зачем?

– Атаман вольницы скорее поверит таким же бандитам, как он сам. Ведь Янык наверняка перескажет ему, как мы богатую усадьбу на саблю взяли.

– Обязательно, – согласился Полушкин. – Тогда и подарок принято передать.

– Пусть саблю Понятовского возьмет.

На рассвете Иван Иванович условился с Яныком о встрече в оговоренном месте и отправил его на телеге с награбленным добром и подарком. Отъехав с полверсты, юноша выждал некоторое время, осмотрелся, не следит ли кто за ним, и, недобро ухмыльнувшись, тронулся снова в путь, свернув вскоре на неприметную дорогу. Полушкин лишь посмеялся ему вслед.

Это были отпетые головорезы, с почерневшими от солнца лицами, часто обезображенными шрамами и увечьями, иногда с опаленными усами или всклокоченными бородами, их широкие льняные штаны удерживались на поясах, зачастую украшенных бронзовыми пряжками и заклепками. Всегда – с ножами, и чуть реже с саблями. Под широкополыми шляпами из соломы, а у кого и из-под мегерок, блестели глаза, которые даже в приливе веселья и хорошего настроения светились животной яростью. Без страха и промедлений они нарушали все правила поведения, сдерживающие других: сквернословили, предавались разврату, тут же справляли нужду и сколько хотели, пили вино из выставленных на повозке бочек.

– Колоритная компания, – сказал я, не отрываясь от бинокля. – Судя по всему, это и есть банда Збышека.

– Существует только один способ узнать, – ответил поручик, – подойти и спросить.

– Бочки знакомые, – сказал я, продолжая осматривать место сбора разбойников, – не иначе, вино из подвала Понятовского, которое Янык вез. Значит, и он там. Вот только не спешит что-то он назад, да и как спешить, коли весь в блевотине лежит под телегой.

У худых вестей быстрые ноги, и если б Збышек был более догадлив или менее доверчив, то легко мог бы заметить, что в ватаге происходит необыкновенное волнение. Но он, по обычаю всех удачливых атаманов, просыпался только выпить рюмку крепкой настойки, отнятой у жида, чтобы снова залечь на медвежью шкуру, хлопнуть по присной ляжке ласковой панночки, и, разгорячившись, запустить куда ни попадя свои руки, по временам покрикивая: «Ах! Хороша. Ах, мастерица!» и пересыпая эти увещания перцем весьма выразительных шляхских междометий, разнообразие которых неоспоримо доказывает древность и богатство польского языка, хотя их нельзя отыскать в академическом словаре ни Евгеньева, ни более ранних авторов.

– Пан Збышек, пан Збышек! – стучал по ставням и приговаривал в распахнутое окно бывший его денщик. – Там москаля спиймали. Говорят, сам прийшов.

В избе слышалось пыхтение, сопение и даже похрюкивание. Наконец, раздался голос Збышека:

– Яцек! Кол тебе в дупу! Ты мне все настроение испоганил!

Атаман высунулся из окошка.

– Кого там спиймали? – передразнивая денщика, уточнил Збышек.

– Москаль передал вот это, – Яцек протянул завернутый в тряпку какой-то предмет, – и передал привет от Стефана Митоша.

– От Смита? – переспросил Збышек, поперхнулся и, споро надевая рейтузы, вновь обратился к междометьям, призывая панночку немедленно подать ему новую саблю.

Полушкин ждал под тенью дуба и преспокойно покусывал сорванную травинку. Несмотря на косые взгляды и проклятья, процеженные сквозь зубы, он никак не реагировал, словно и не было вокруг него столпотворения шляхты, которая, заломив шапки и засунув руки за пояс, гордо волочила ржавые сабли, явно бранясь по его душу и с хвастливым видом угрожая искрошить поручика на винегрет. Вскоре к Ивану Ивановичу подошел разодетый как павлин поляк. Он был самой представительной и галантной фигурой на том фоне собравшегося сброда, отчего выделялся и был легко узнаваем как предводитель. Одежда его являлась чересчур броской, а шапка-рогатывка с брошью, удерживающей перо, – даже модной. На боку его висела сабля покойного бастарда Понятовского, а лоб был украшен шрамом, который, судя по привычке укладывать волосы, он стремился скорее подчеркивать, чем скрывать. Положив ладонь на рукоять оружия, и дождавшись, когда ворчание толпы смолкло, произнес:

– Я Збышек, зачем пришел?

– Поговорить.

– Так говори, – рассмеялся атаман.

– С глазу на глаз, – произнес поручик.

– Пошли, – Збышек показал рукой в сторону избы, из которой он появился.

Спустя четверть часа Полушкин вышел и, едва дойдя дубравы, к всеобщему удивлению толпы, буквально растворился в ней. А в следующую минуту Збышек стал собирать своих приближенных.

– Насаживайте косы на ратовища и доставайте топоры, чистите ружья и пистоли, вострите сабли! – говорил атаман. – Завтра мы возьмем столько золота, что каждый из вас купит себе по деревне, станет ездить на лучших лошадях, жрать с серебра и тискать самых пышных девок.

Утром наш отряд разделился. Унтер-офицер Василий Фомич во главе пятерых демобилизованных солдат, с освобожденной Анной Ромашкиной, прикрываясь документами штеттинских купцов, откочевали с трофеями восточнее, по направлению к Бресту, где должны были дожидаться нас в придорожном трактире. А мы, наоборот, на запад, поближе к тому месту, указанному на рисунке покойного Арещенкова. Осенний день выдался необыкновенно ласковым, и мы старались насладиться последними теплыми деньками сентября.

Вскоре мы оказались вдали от привычной деревенской обстановки, поэтому найденное неожиданное очарование в этом уголке среди травы, кустарников, крохотных лесных цветов на небольшой полянке приятно удивило. Стало быть, наблюдать за сегодняшними событиями мы станем не с первых рядов, а скорее из комфортабельной ложи. Да и погода как угодила, словно кто-то с самого неба приглядывал за нами с мягкой доброй улыбкой, радуясь тому, что природа, которую успели вытеснить из пыльных дорог и вырубленных вокруг городов лесов, смогла найти себе этот уютный уголок. Не иначе, не обошлось без дриад, добавивших немного дикой и невероятно нежной красоты этому месту. Благодаря паре варакушек, устроивших гнездо на ореховом дереве, мы оставались незаметны; эти птицы, деловито и радостно порхающие в переплетении темных ветвей, совершенно не боятся людей, а если рассыпать хлебные крошки, то и вовсе станут сновать под самыми ногами. К тому же дикие пчелы, как ни удивительно, считали, что это местечко достойно их внимания, и прилетали сюда из черного дупла в вековом дубе. Странно, они пересекали практически все поле по воздуху со своей сладкой ношей, не раз возвращаясь к этой чудесной полянке с рассветного до закатного часа, игнорируя места поблизости. Одна или две пчелы приятно жужжали над соцветиями, в глубинах которых вершили свой медовый труд, и даже переживающий за лошадей Тимофей уже не обращал на них никакого внимания. Время действия уже наступало, мы приготовились, и общее напряжение передалось всем обитателям поляны. Варакушки вспорхнули к гнезду, а пчелы, в свою очередь, медленно уплывали в воздушных потоках к дубу. На дороге появился авангард, оторвавшийся от высокой кареты шагов на сто.