Максим Дынин - Между львом и лилией

Вздохнув, я отвлекся от сладких воспоминаний и углубился в лес. Я, конечно, не индеец, но след вижу хорошо, тем более городского человека, бегущего по лесу. Да и Грант, преследовавший Оделла практически по горячим следам, оставил след ничуть не менее заметный. Ага, бежал Оделл вот до этой поляны. А дальше куда? С другой стороны опушки виден след Гранта – одного. Ну, это меня интересует мало. А вот что это вон там, слева? Понятно, здесь Джонни спрятался и пропустил Гранта мимо. А что дальше? Малинник. И вон там явственно видны следы пребывания медведя. Но в ту сторону следы не идут – и правильно, медведи редко нападают на людей, но приближаться к ним все равно не стоит. А вот в этом направлении что-то угадывается. Пойдем-ка для интересу. Куда это он направлялся? Как говорится, «иди на запад, молодой человек»? [30] На самом деле, эта фраза впервые появилась почти через сто лет. Там, в Аппалачах, он точно не выживет, у него не то что ружья, а даже ножа с собой нет. Вот разве что выйдет на каких-нибудь индейцев, но после художеств Скрэнтона и это может кончиться весьма плачевно. Итак, поторопимся…

Надо было мне не забывать одну из любимых пословиц моей бабушки, «haste makes waste» [31] Можно перевести примерно так: торопливость все портит. . Кроме следа Оделла, я перестал обращать внимание на то, что было вокруг меня. Поэтому я несколько удивился, когда неожиданно ощутил, что земля ушла у меня из-под ног и я начал стремительно падать лицом вниз. Практически на лету мои руки подхватили и растянули в стороны, а кто-то уселся на меня сверху, запрокинув мою голову за волосы назад и зажав мне рот, и со странным акцентом прошептал мне в ухо:

– Представьтесь, мистер, будьте так добры…

12 июня 1755 года. Леса где-то между Сасквеханной и Джуниаттой.

Джонатан Оделл, хирург.

Положение мое было отчаянным. У меня не было ни ружья, ни даже ножа – его вместе с футляром снял с меня Хэйз перед тем, как распутать меня, и сунул в мой мешок, а вокруг бродили лишь злые медведи, люди Скрэнтона, и индейцы, которые, после того, что учинил с ними Скрэнтон, вряд ли будут ко мне добрее тех самых медведей. Я вознес молитву к Господу нашему Сладчайшему Иисусу, и даже не заметил, как начал произносить ее вслух; а затем и запел сто сорок девятый Псалом в божественной обработке Исаака Уоттса:

И тут вдруг я почувствовал сильный удар по ребрам; как хирург, я подумал, что хорошо еще, что они вроде не треснули. Я упал и повернул, как мог, голову. Надо мной возвышался звероподобный Ахиллес Грант. Последовал еще один удар ногой; на этот раз, восьмое ребро сильно заныло, а мой мучитель прошипел:

– Заткнись, сволочь! Ты что, хочешь, чтобы сюда сбежались индейцы?

Другой голос (как мне показалось, Мартина Филлмора) ответил Гранту:

– Ахиллес, не надо! Вспомни, что сказал босс – с его головы не должен упасть ни один волос!

– Волос и не упадет. А так пусть запомнит, как нужно себя вести. А про Брэддока не беспокойся – Хэйз и Адамс побежали в лагерь, расскажут ему, как все было. – И Грант (больше было некому) изо всей силы дал мне еще раз по ребрам.

– Хватит, Ахиллес, – проворчал еще кто-то; наверное, Генри Бичер – тот обычно молчал, и его голос я слышал хорошо если два или три раза. – Хватайте эту свинью за руки, и пошли отсюда поскорее.

И вдруг я услышал всхлип от Гранта. Я обернулся. Двое в странной лохматой одежде опускали на землю тела Бичера и Филлмора – почему-то я сразу подумал, что они либо мертвы, либо уже не жильцы – а третий сидел на моем мучителе; руки его были стянуты за спиной, а во рту красовалось нечто бежевое. Не успел я поблагодарить Господа за неожиданное спасение, как увидел рядом с первыми двумя мертвенно-бледного Вильсона, тоже со стянутыми руками.

– Это и есть ваш Оделл? – спросил у него один из зеленых. Акцент его мне показался странным – говорил явно иностранец, но произношение его было ближе всего не к английскому жителей метрополии, а к акценту колонии Новой Кесарии, известной обыкновенно как Нью-Джерси. Вильсон, чей рот точно так же был чем-то забит, лишь кивнул головой.

– Господин Оделл, мы ваши друзья, – сказал мне тот же человек, подавая мне руку. – Как ваше самочувствие?

– Мне кажется, что одно из ребер треснуло, а так, в общем, нормально, с учетом ситуации, – вымученно улыбнулся я. – А вы кто?

– Господин Вильсон рассказал нам, что вы бежали из протеста против того, что Скрэнтон с его людьми пошли громить индейскую деревню. Да и сам Скрэнтон подтвердил, что приказал вас связать и оставил под охраной. Поэтому к вам претензий никаких. Наш медик осмотрит потом ваши ребра, а пока пройдемте с нами.

– А что с Томом Вильсоном? – спросил я. – Он тоже не принимал никакого участия в убийствах индейцев. Да и человек он очень хороший.

Вильсон благодарно посмотрел на меня, но во взгляде его я заметил некий фатализм; похоже, он решил, что отмучился, и что жизнь его подходит к концу. Но незнакомец ответил:

– Посмотрим. Индейцы требуют, чтобы мы отдали им всех, кто был в группе Скрэнтона. Но решать будет наш командир.

– Благодарю тя, Христе Боже, – возрадовался я. – Индейцы, как я читал у французских философов – люди благородные, и, когда разберутся, то ничего Тому не сделают.

Взгляд же Вильсона потускнел, только мне там еще почудилось нечто саркастическое. Да, подумал я, похоже, маловер он – не верит ни в благородных дикарей, ни в промысел Господень. Ну что ж, придется мне помолиться за него, и, тем более, поговорить с этим их командиром.

Тем временем, двое других сноровисто обыскали Гранта и оба трупа, сняли с них ружья, ножи, и все, что они несли, и связав попарно, навьючили все мешки на Гранта и Вильсона, хотя на последнем уже было два мешка, в одном из которых я узнал свой. И мы, под конвоем этих странных зеленых, пошли по лесу в каком-то известном лишь им направлении.

15 июня 1755 года. Деревня Аткваначуке.

Кузьма Новиков, он же Ононтио, радушный хозяин.

Кузьма, предупрежденный, что в гости к нему придет не только старший пятнистых людей, но и двое его помощников, велел Василисе готовить угощения побольше – все мужики любят покушать как следует, да и сытые люди обычно более покладистые, сговорчивые.

Вечером в избу пришли трое – сам Хас и еще двое, назвавшиеся Леонидом и Рустамом. Они поздоровались, с любопытством посмотрели на Василису, которая накрывала на стол, но в дальнейшем предпочитали помалкивать, лишь иногда вставляя фразы и слова, когда Хас вопросительно смотрел на кого-нибудь из них.