Максим Дынин - Между львом и лилией

Кузьма хотел было ответить Хасу, но кто-то за стенами избы заорал диким голосом. Хозяин встрепенулся, хотел встать, но неудачно задел поломанными ребрами за угол стола. Он охнул, скривился от боли, и плюхнулся на лавку. Василиса, выскочившая из избы, вскоре вернулась назад и сказала что-то по-индейски отцу. Тот кивнул головой, и обратился к своим гостям:

– Это индейцы пленников английских мучают. Сколько уже лет живу среди краснокожих, а все никак не могу привыкнуть. Просто не смотрю, и все. Хотя это было больше у людей кремня, у сасквеханноков такое в первый раз на моей памяти.

– Ну это же не ты их научил, – криво усмехнулся Хас. – Тем более, что мучают они не агнцев непорочных… если бы все по-другому сложилось бы, ещё неизвестно, кто бы на столбе висел, а кто бы под ним костёр разжигал… Как говорится в книге пророка Осии, глава восьмая, стих седьмой: «Посеявший ветер, пожнёт бурю». Кузьма, давай сделаем перерыв. Мы тут выйдем, покурим. А то все равно толком не поговорить – вон как болезный орет, надрывается…

12 июня 1755 года. Деревня Аткваначуке.

Джонатан Оделл, военный хирург и натуралист.

Деревня сасквеханноков находилась на склоне небольшого холма и представляла из себя пространство яйцевидной формы, окруженное частоколом. Внутри располагались четыре длинных дома, покрытые древесной корой, несколько построек пониже, вероятно, складских либо хозяйственных помещений, и два небольших домика такой же постройки неизвестного предназначения. Напротив стояли два бревенчатых строения с печными трубами – вероятно, именно здесь жил тот странный белый индеец – а вдоль частокола располагались грядки. Имелись также две калитки с противоположных сторон деревни, ведущие наружу. А в центре было пустое пространство с четырьмя столбами неизвестного мне назначения. Между ними горел костер, а вокруг сидели на земле десятки индейцев – спереди, как ни странно, женщины, за ними – мужчины и дети. А рядом стояло несколько сасквеханноков в головных уборах; то ли вожди, то ли шаманы, подумал я.

Я решился попробовать поговорить с ними о Томе Вильсоне. Но пожилой индеец, к которому я обратился, посмотрев на меня, процедил что-то типа «но инглич» и показал на молодого соплеменника с обезображенным оспой лицом, стоявшего позади группы. Тот подошел ко мне и сказал:

– Говорить, белый!

Но только я попытался более понятно сформулировать фразу, как послышались приветственные вопли индейцев. Я обернулся; из одной из отдельно стоящих хижин вывели Скрэнтона, Гранта и бедного Тома. К ним подошла группа женщин и начала срывать с них одежду; Грант и Скрэнтон кричали и сопротивлялись, как могли, а Том с сардонической улыбкой сделал индианкам знак, и сам разделся догола, аккуратно сложив все в стопочку. После этого, индейские воины привязали всех троих к столбам и отошли в сторону, а дамы, ведомые женщиной постарше в расшитом бисером кожаном костюме, обступили трех обнаженных мужчин. Главная из них взяла длинную палку и сунула заостренный конец в костер; ее примеру последовали и несколько других.

– Что они делают? – испуганно спросил я у моего собеседника.

– Это враг, белый. Ты не враг, они враг.

– Но они же люди!

– Да, они люди, который убить индейцы. Много индейцы. Наши братья. Поэтому они умереть.

– Но не так же жестоко!

– А что значить жестоко?

– Плохо.

– Они плохо жить, умереть тоже плохо, – и индеец отвернулся, дав мне понять, что разговор закончен. Но я еще попробовал промямлить:

– Но Вильсон, тот, третий, никого не убивал.

– Он вместе с ними. Они убить индейцы в деревня Сероскваке. Много индейцы. Все индейцы. Он умереть. Ты уходить, белый человек. Или ты тоже хотеть туда? Есть место – и он показал на четвертый столб.

Я отвернулся, с трудом давя набегающие слезы; плакать мне хотелось, наверное, в первый раз после того, как я расстался с детством. Вот тебе и «благородные дикари»!

Неожиданно, кто-то взял меня за плечи. Я повернул голову и увидел одного из тех самых странных «черно-зеленых» воинов. Он посмотрел на меня и сказал:

– Два года назад, в этих местах жили сотни сасквеханноков. Именно Скрэнтон и его люди заразили их оспой. То, что ты здесь видишь – те немногие, кто пережил ту эпидемию. Кроме них, есть две таких же деревни, где обитают немногие выжившие. Точнее, были – одну Скрэнтон уже вырезал. Под корень. И Вильсон – он сам сознался – хотя сам в этом не участвовал, зато стоял в дозоре и потом помогал избавиться от трупов. Мы, кстати, пробовали уговорить индейцев пощадить хотя бы его…

– Но они такие жестокие, прямо чудовища!

– Настоящие чудовища – это те, кто убивал женщин и детей.

Тем временем, раздались истошные крики, как мне показалось, Скрэнтона. Через пару минут, они прекратились, и «черно-зеленый» сказал:

– Мистер Оделл, давайте отойдем подальше. Кстати, у меня к вам будут несколько вопросов. Если вы, конечно, не против.

Мы вышли за частокол и чуть углубились в лес. Когда я заметил, что тут, возможно, медведи, тот засмеялся:

– Здешние медведи – просто миляги по сравнению с гризли. Если им не угрожать, никогда сами не нападут. Вы бы еще посмотрели на камчатских медведей…

Не знаю, что такое «гризли», и где эта Камчатка, но, вспомнив черную тушу, повстречавшуюся мне в лесу, я позволил себе усомниться в его словах, но – про себя; тем более, что с этим человеком я почему-то чувствовал себя в безопасности. А дикие крики возобновились с удвоенной силой, и я узнал голос Гранта. Мой же собеседник начал задавать мне вопросы – про жизнь в колониях, про мою профессию, про то, как я попал к Брэддоку… Но когда он спросил про отряд Брэддока, его командира и его состав, я посмотрел на него и сказал:

– Простите, сэр, но это – мой командир и мой отряд, и я – не предатель.

– Хорошо, мистер Оделл. А про Вашингтона вы мне сможете чего-нибудь рассказать? Что он за человек?

– Джордж Вашингтон? Не самая приятная личность. Довольно молод, перед Брэддоком заискивает, с подчиненными держится высокомерно. Но, должен сказать, следит за тем, чтобы его люди – колонисты из Виргинии и Мэриленда – не третировались «красными мундирами».

Ходит слух, что два года назад Палата бюргеров Виргинии послала Вашингтона к французам с требованием убраться из верховий Огайо, которые они считают своими. Французы над ним посмеялись, а он, вместо того чтобы вернуться в Виргинию, решил построить свой форт. Французы послали к нему делегацию, а он их всех перебил. Тогда французы пришли во всеоружии, и Вашингтон с компанией оказались в плену. Он слезно попросил пардону, и дал честное слово никогда впредь не воевать с французами; те их отпустили. Если это действительно так, то данное честное слово он нарушил, и многие на него косятся.