Максим Дынин - Между львом и лилией

Так вот, выпьем мы с Хасом, и я расспрошу его про то, кто они и откуда. Скажет мне всю правду – хорошо, не скажет – Бог ему судья. Все ж он и его солдаты спасли меня от смерти неминучей, за что я перед ними должник.

Надо будет мне с ними прикинуть, что дальше делать будем. Чувствую я, что скоро здесь война начнется. Англичане начнут биться с французами, а индейцы им союзные – между собой. И никому мало не покажется. Поэтому, надо уносить отсюда ноги подобру-поздорову. Вот только куда? Лучше бы домой, на родимую сторонушку. Эх, как я по России нашей соскучился! Ночами мне снится Кончанское наше, Шерегодро-озеро…

Только как туда попасть-то? По морю плыть, если война начнется, и думать нечего. Англичане будут корабли французские пленить-разбивать, французские корабли – английские… Так что вместо России нашей быстрее на дно морское попадешь. Можно, конечно, через горы высокие перебраться, и выйти к океану Великому, где, как мне мореходы рассказывали, и до русских земель недалеко. Только путь посуху тоже будет труден и опасен. Там племена индейские живут, воинственные и жестокие. Биться с ними придется, а у нас народу-то совсем немного. Хотя, если сказать прямо, мне кажется, что легче с индейцами дикими договориться, чем с французами или англичанами, которые ученостью своей и образованностью кичатся.

И вот это тоже надо обсудить с Хасом этим. Я к тому времени поправлюсь, рука у меня заживет, срастется. Со мной пойдет сын мой, Андрей, да дочь Василиса. Сын воин хороший, стреляет метко, и топориком умеет биться. А Василиса, как все индейские девки, тоже защищать себя обучена. Обузой они в походе не будут. Может быть, с нами кто из индейцев пойдет. Хотя я в этом и не уверен. Ну, это уже их дело – как у нас говорят: «Вольному – воля»…

Я поднялся с места. Василиса, которая неотлучно при мне находилась, помогла мне встать, поддержала меня. Все-таки не совсем я здоров, шатает меня порой, будто хлебнул я зелья винного.

– Ну что, девонька, – сказал я ей, – давай пройдемся, посмотрим, что у нас творится. И ты давай, прикинь, что вкусного ты сможешь сготовить к вечеру. Надо моих спасителей угостить – отблагодарить. Как ты считаешь?

– Отец, ты правильно думаешь, – по-русски Василиса говорила хорошо, только порой задумывалась ненадолго, подыскивала подходящее слово, – эти воины спасли тебя, и я им за это благодарна. Давай пойдем домой. Тебе надо полежать, сил набраться. А я все к вечеру сделаю, как надо.

12 июня 1755 года. Долина реки Джуниатты.

Томас Форрестер Вильсон, непонятно кто.

– Так. Грант, давай за ним, ты быстро бегаешь. Вильсон, ты же говорил, что хорошо идешь по следу, тоже пойдешь за ним, на случай, если Грант его упустит. Мы с Адамсом – к Брэддоку, на случай, если он побежал туда. Вильсон, а ты что стоишь?

– Вряд ли он доберется до Брэддока – он побежал совсем в другую сторону. Да и фора у него была. Торопиться некуда.

– Ты мне не умничай! – И Хейз с Адамсом побежали вниз по противоположному склону горы. Топот Гранта слышался уже вдалеке. Спешить было и правда некуда – в том направлении, в котором убежал Оделл, изгиб Джуниатты, более ничего.

Я чуть замешкался, взял свое ружье, вещмешки – Оделла и свой – и пошел по следу. Оделл, мне стало сразу понятно, к Скрэнтону уже не вернется. Да и мне, если честно, тоже особо не хотелось – было мучительно стыдно, что я не ушел еще из первой деревни. А Честеру, помнится, начало нравиться; я заметил тогда, что он украдкой поднял подол индианки и вырезал ее гениталии, потом проделал то же с молодой девочкой, а когда я до него добежал, он уже занялся третьей. [29] Такого рода надругательство над трупами происходило не раз, самое знаменитое – в местности Сэнд Крик в территории Колорадо в 1864 году, когда мужчин из племени шайенн местные власти отпустили на охоту за бизонами, после чего армия под командованием полковника Чайвингтона перебила тех, кто остался, и надругалась подобным образом над всеми трупами, даже младенцев.

Я дал Честеру в рожу; он нажаловался Скрэнтону, и тот мне сказал, что индейцы – нелюди, и что его люди что хотят с ними, то и делают. И что не будь я столь необходимым ему хирургом, он бы выгнал меня в… определенном направлении. Именно поэтому он сейчас оставил меня с Оделлом, а Честера забрал с собой на разведку.

В мешке Оделла был его набор хирургических инструментов, а также книги по медицине и "записки натуралиста". Мои же инструменты и книги забрали все те же «конкуренты»; вряд ли они им понадобятся, но выручить за них можно было много.

Все, что у меня оставалось, это две флорентинские тетради, из тех, которые родители подарили мне в самом начале моего обучения в колледже Вильяма и Мэри; в первой были мои записи о местной природе и индейцах, с небольшими составленными мною грамматическими очерками и словариками языков ленапе, сасквеханноков, и онеид, а во второй – кое-какие записи о медицинских свойствах разнообразных растений. Там же были зарисовки Дженни, сделанные мною во время второй встречи; в основном они были, пардон, анатомическими, сделанными с сугубо научными целями, но там были и два ее изображения в полный рост – в одетом и обнаженном виде.

Когда после памятного разговора с Джимом я брел с родительской плантации в направлении Монокаси, я вдруг услышал:

– Томми! Как я рада тебя видеть!

Это была Дженни, и, к моему вящему удивлению, она не только не одарила меня презрением, как один из моих соучеников, которого я встретил за полчаса до того, а бросилась ко мне на шею, обняла и поцеловала. Затем она схватила меня за руку и утащила в рощицу. Я сразу спросил, не замужем ли она, и красавица со смущенной улыбкой (оказывается, она может смущаться!) ответила:

– Знаешь, милый, после того случая, ко мне никто не сватался, кого моя родня сочла бы достойным женихом.

– Прости меня!

– Это ты меня прости. Я сама все тогда устроила. Кто ж знал, что все так получится… А насчет этих… знаешь, я тут ни за кого замуж не хочу.

Я тогда шутливо спросил, «а за меня?», на что она ответила вполне серьезным тоном:

– За тебя, милый, пошла бы хоть сейчас.

– Но зачем я тебе, без денег, без каких-либо перспектив в жизни?

– Люб ты мне, и мне все равно, есть у тебя деньги или нет. Приходи, когда будешь готов.

А потом Дженни предложила мне продолжить “обследование”, начатое тогда в колледже. Нет, невинность я с ней не потерял – впрочем, у меня уже были, скажем так, пара “нежных объятий” с прекрасными индианками – но именно тогда и возникли все те зарисовки. А после того, как закончилась научная их часть, я решил ее нарисовать одетой – и потом, по ее настоянию, нарисовал ее обнаженной в полный рост. Оригиналы я вырвал из тетради и отдал ей, а сделанные тут же копии оставил в тетради.