Максим Дынин - Голод и тьма

С утра Женя уехал – ему нужно было в Измайлово, ведь именно на четверг была назначена посадка картофеля. Одного из учителей я послал обучать дьяков, присланных из разнообразных приказов, обучать их грамоте и цифрам «нового образца» – так повелел Борис. А мы с другим продолжили обучение Федора, который, к моей тайной радости и небольшому конфузу коллеги, обрадовался моему приходу, сообщив мне, что «у тебя, княже, учиться легче».

Затем был обед, после которого я отправил ребят домой. Последовали еще одна сессия с Дмитрием и продолжение курса экономики с Борисом. Около шести часов, государю доложили, что Густав прибыл и находится в Китай-городе. Государь распорядился, чтобы «девку» там накормили, а Густав немедленно приехал к нам. И минут через сорок пять мы оказались в малой обеденной зале, куда вскоре привели и Густава.

Мне показалось сначала, что швед и Борис примерно одного возраста – морщины на лице, худоба, сизый нос… Но потом я вспомнил, что Борису-то уже сорок восемь, хотя он выглядит намного моложе, а Густаву всего лишь тридцать два. Причиной, такое у меня сложилось впечатление, была давняя любовь к russischer Wodka, а до того и polnischer Gorzałka [4] Именно так первоначально именовалась водка на польском языке, и именно оттуда пришло украинское слово «горiлка». . И сейчас Густав слишком уж любовно посматривал на соответствующие сосуды, но не решался попросить, чтобы ему налили.

Я с любопытством смотрел на этого плейбоя шестнадцатого века. Что я о нем знал? Родился он в Швеции в шестьдесят восьмом году, а в семь лет его по приказу узурпатора трона, нового короля Юхана, изгнали из Швеции. Жил он то в Польше, то в Риме, то в Германии, с титулом, но практически без денег. Учился он у иезуитов, хорошо знал языки, был весьма сведущ в алхимии, и даже заслужил прозвище «нового Парацельса», в честь Филиппа фон Гогенгейма, известного как Парацельс и являвшегося самым известным алхимиком того времени.

А вот с женским полом Густаву не везло – брак на знатной невесте был невозможен из-за неопределенного его положения и безденежья, а менее знатную невесту не приняла бы родня. Поэтому у него была череда любовниц, а от одной из них – некой Катарины Катер, дочери трактирщика, у которого Густав жил в Данциге – у него родилось двое детей, восьмилетняя Зигрид и четырехлетний Ларс. В девятнадцатом веке ему приписали роман с другой дамой, некой Бриттой Персдоттер Карт, но оказалось, что таким образом некто Адольф Людвиг Шернфельд хотел доказать свое королевское происхождение и подделал свою родословную, а никакой Бритты Карт в природе не существовало.

Но, как бы то ни было, казалось, что фортуна повернулась к Густаву лицом, когда ему пришло заманчивое предложение из Москвы – Борис Годунов, новый русский царь, предложил выдать за него свою дочь Ксению. Густав отправился в Россию один, и, казалось бы, оставалось ему лишь креститься в православие, и брак на дочери одного из самых богатых монархов Европы был ему обеспечен. Борису же хотелось породниться с одним из самых знатных королевских родов Европы и добиться признания среди европейских монархов.

Неожиданно в Москве появилась Катерина – так русские называли Катарину Катер – и все испортила. Может, в Европе это и было в порядке вещей, но Борис разорвал брачный контракт при одной мысли, что отдаст свою кровиночку развратнику. Впрочем, к Густаву он отнесся более или менее благосклонно и даже передал ему в кормление Угличское княжество, с условием, что он туда поедет без Катерины. Густав так и сделал, но Катерина все равно, к вящему недовольству царя, прибыла туда где-то через месяц.

По знаку Бориса, я рассказал Густаву про то, что произошло на Балтике, про смерть его дяди Карла, про Столарма, и про то, что шведский риксдаг проголосовал за то, чтобы регентом назначить Густава. Швед побледнел, затем покраснел, а затем начал нас благодарить, принял наше предложение (как будто я сомневался!), и выразил желание уехать как можно скорее.

На Никольскую мы ехали в одной карете. Солнце уже закатилось за крыши домов, но было еще относительно светло.

У дверей своего дома Густав вдруг сказал по-немецки:

– Ваше превосходительство, не могли бы мы… переговорить? Сегодня уже поздно, может быть, завтра?

– Я к вашим услугам, ваше высочество, – ответил я и повернулся, чтобы выйти.

– Прошу вас, останьтесь на минуту!

Ворота дома открылись, и мы въехали во двор. Резко распахнулась дверь, и на пороге появилась толстая и страшная баба с мышиного цвета волосами и весьма неприятным выражением поросячьего лица, с двойным подбородком и непропорционально длинным носом, показавшаяся мне странно знакомой. Она начала какую-то тираду, но, увидев меня, остановилась на полуслове и даже изобразила некое подобие улыбки, хотя глаза смотрели на меня, как на унтерменша.

– Добрый день, уважаемая дама. Меня зовут Алекс, принц Николаевский, – сказал я по-немецки с учтивым поклоном.

– Вы говорите по-немецки? – глаза ее резко потеплели, видимо, она решила, что я – европейский джентльмен, а не русское быдло.

– Именно так, фрау…

– Катер! Катарина Катер! Но вам дозволяется именовать меня просто Катариной! – На ее лице появилось весьма кокетливое выражение, что смотрелось, откровенно говоря, несколько нелепо.

– Благодарю вас, Катарина.

– Надеюсь, что вы почтите нас своим визитом во время нашего пребывания в этом ужасном городе, – осклабилась она.

– Непременно! А сейчас вы, наверное, устали после долгой дороги…

– Именно так, поэтому прошу простить нас! – Она увела Густава, а я вернулся к себе.

Минут через десять, ко мне постучались.

– Княже, тут какой-то иноземец, то ли Бустель, то ли Густель, хочет вас видеть.

– Густав?

– Может, и так. По-русски он говорит бегло, но со странным выговором.

Я спустился во двор.

– Ваше превосходительство, – залепетал швед, как только увидел меня. – Можем ли мы уединиться где-нибудь в более… приватном… месте?

– Пойдемте!

Мы вошли в одно из помещений на втором этаже. Я распорядился принести чаю, но Густав умоляюще посмотрел на меня:

– Можно водки, ваше превосходительство?

– Давайте лучше вина, – предложил я великодушно. Водку я не люблю – не там, что называется, вырос – а пить вместе с ним придется.

Тостов тогда не произносили – появились они, как я где-то прочитал, лишь через сто лет, в Англии, и потому выпили мы первую рюмку молча. Точнее, я свою лишь пригубил, а Густав выхлебал более половины бокала, потом остановился и с удивлением сказал:

– Это прямо напиток богов, ваше превосходительство! Откуда это замечательное вино?

– Из нашей Русской Америки, – ответил я с гордостью, хотя сделано оно было триста сорок лет тому вперед.