Александр Башибузук - Великий посланник [litres]

Вот оно что… Ожидаемо. Ну а как ты хотел, Ваньша? Свои – они такие, чуть оступишься или поперек пойдешь, заклюют не хуже врагов. Закон жизни.

– Не переживай. – Я улыбнулся и потрепал его по вихрам. – Ты совершил правильный и честный поступок. Если бы ты знал, сколько народу за правду пострадало и еще пострадает… Не бойся, не брошу тебя. Только служи верно и честно.

– Буду, княже! Буду служить! – истово перекрестился Ванятка. – Вот те крест!

– Вот и ладно.

Обедал на когге с ближниками. За столом не утерпел и поинтересовался у падре Эухенио:

– Святой отец, а все-таки как вы нашли общий язык с местной церковью? В чем ваш секрет?

– Нет никаких секретов, сын мой, – улыбнулся доминиканец. – Все противоречия – только в головах. На самом деле никаких различий между нами нет, ибо служим единому богу. К тому же местным священнослужителям очень интересен наш опыт по выявлению и искоренению ересей.

Я не стал ничего выпытывать, но про себя сильно озадачился. А что, если местные переймут опыт «от и до»? И полыхнет на Руси пламя уже православной инквизиции. Мля, попаданец хренов. Не доведут до добра шутки с историей, ой не доведут. Вот что теперь делать? Хотя… поздно уже, остается только надеяться на лучшее.

После обеда опять появились неприятные вводные.

– Сир, простите. – Баталер виновато поклонился. – Мука и крупы на исходе, своим уже пайку сократили, а еще пленные… И здесь не купишь, просто нет у них. Надо что-то решать. Либо так, либо этак. Я пока распорядился полону давать только мясо, его вдоволь местные тащат, но им одним сыт не будешь.

Я слегка поразмыслил и решил разобраться с мурманами в самое ближайшее время. Пленные – это большие расходы, особенно когда с них нечего взять. Накладно держать такую ораву. Как только норвежка придет в себя – стребую должок и пинком всех под зад. Хотя… что-то мне и не хочется того должка. Как-то гревинда уже и не кажется по сравнению с Забавой. А с другой стороны, надо проучить норвежку, чтобы думала перед тем, как что-нибудь предлагать. Ладно, видно будет.

Разобравшись с делами, я порылся среди подарочных запасов и отобрал для Забавы гарнитур в восточном стиле из ожерелья и сережек. Червленое золото, агаты, работа искусная, тонкая – должно понравиться. Конечно, не бог весть что, но тут дело не в дороговизне и изысканности, а просто во внимании. Пока так, а дальше посмотрим.

Собирался назад в поместье, предвкушая спокойный, полный любви и ласки вечер. Старею, что ли?

Но не тут-то было…

Во время вечерней кормежки взбунтовались мурмане. Откуда-то раздобыв кинжалы, зарезали часовых и попытались вырваться из трюма. К счастью, они успели открыть всего одну клетку, а потом шум привлек дружинников, и норвежцев частью перерезали, а частью опять загнали за решетку. Черт побери… погибли двое моих, а баталера ранили. Из-за моей же глупости.

– Кто? – Я подал знак, и дюжего патлатого мурманина вздернули на пыточный станок, который притащили для наглядности в трюм.

– Сам утаил… – с ненавистью зашипел норвежец. – Не нашли ваши при обыске…

Остальные пленные одобрительно загудели в клетках.

Ну-ну, в героя собрался поиграть. Ясное дело, кто-то пронес, потому что при обыске полон раздели до исподнего. Так и сидели. Есть у меня догадка, но пока гоню ее прочь, ибо в случае подтверждения она потребует тяжелого для меня решения.

– Сразу два клинка? – Я взвесил на руке тяжелый обоюдоострый кинжал, запятнанный засохшей кровью. – Последний раз спрашиваю: кто?

– Сам! – Мурманин сплюнул.

Черт… как же хочется мне стать чуточку гуманнее, но ситуация не дает. Слабые и добрые – добыча. Такие долго не живут в наше время. Сильные, жесткие и страшные правят этим миром. Кто заставлял этих уродов бунтовать? Вот кто? Сидели бы, пока не освободят. Давали же клятву, ан нет… Ну, на нет и спроса нет. Пусть пожинают плоды. Я свое слово всегда держу.

– Оскопи его, – тихо приказал я профосу – ученику моего соратника с первых дней в банде рутьеров Виллема Аскенса. Совсем стар стал Вил, подагра замучила, потихоньку плотничает в Гуттене, но достойную замену себе обучил.

– Как прикажете, сир. – Деррик Медвежья Лапа, громадный мужик с лысой как яйцо башкой, короткой шеей и широченными плечами, поправил кожаный фартук, потом взял со стола клещи и серповидный нож.

Через мгновение в трюме стеганул истошный вопль. Мурманин задергался в зажимах и сразу же обмяк, потеряв сознание.

– Следующего. И так по очереди, пока не сознаются. А этого перевязать. И не надейтесь, что сдохнете. Будете все жить как мерины кастрированные.

– Нет, нет… – забился молодой паренек в руках дружинников. – Не надо, заклинаю… не нада-а-а…

Заклацали зажимы на станке. Деррик задумчиво чиркнул оселком по ножу, попробовал лезвие пальцем и довольно улыбнулся.

– Я скажу-у-у… – завыл мурманин. – Скажу-у-у все…

– Кто?

– Она… она, госпожа, когда проведывать приходила… оба кинжала и передала… – всхлипывая, поведал парень. – На тот случай, если вы свое обещание не исполните…

– Так чего раньше времени рыпнулись?

– Это все Гуннар, он баламутил, мол, надо освободить госпожу от позора…

Я от злости чуть не прикусил губу. Сам виноват, дурак. Вот как раз подтверждение моих предыдущих слов. Прослабил – получай. Твою доброту приняли за слабость. Заигрался в куртуазность и благородность, идиот.

Обратился к пленным:

– Помните, что я обещал вам?

Ответом была угрюмая тишина.

– Хорошо, я напомню. Я пообещал, если вы попробуете сбежать, прикажу отрезать вам яйца и заставлю сожрать. Не так ли? Вижу – помните. Ну что же, вы выбрали свою судьбу сами. Я слово всегда держу. Деррик…

– Слушаю, ваше сиятельство. – Профос изобразил величайшее внимание.

– Тех, кто принимал участие в бунте, – оскопить, яйца забить им в глотки, а потом удавить. Не здесь… на пристани, пускай местные видят. Остальных пока пощадить. Этого – тоже. Отто, бери людей – и в поместье, за гревиндой. Живо ее сюда. И смотри, чтобы не сбежала. Деррик… мне нужны… как это сказать… станок такой, чтобы человека можно было привязать в согнутом состоянии… Да, задницей назад. Понял? В каюту ко мне доставишь. Исполнять…

– Отдадите девку солдатам, после того как сами побалуетесь, сир? – Тук плотоядно ощерился.

– Ваша милость, – Луиджи презрительно скривился, – как можно так с благородной госпожой? Лучше удавить.

– А толку? Польза какая? – возразил шотландец. – Хотя можно и удавить. Но сначала самим попользоваться всласть.

От восхищения гревиндой у обоих ближников не осталось ни следа. Дети своего времени, по-своему благородные, но очень жесткие на расправу.

– Не знаю, братцы… – Я покачал головой. – Пока не знаю…