Сергей Зеленин - Под прикрытием

– А из прихожан тех – кто никогда носа не казал в церкви и лба лишний раз не перекрестит и, вдруг – рвением религиозным обуян стал?

Тот, несколько встревожась:

– Гринька Старожухин, разве? Последний раз вчера приходил.

– Кто это? Не сапрыкинский ли родственник?

– Да, это его старшей снохи деверь… Брат жены её брата, то есть… Что случилось, сынок?

У меня дыхание перехватило от возмущения:

– Да… Да… Да, как ты его только на порог пустил!

– Для меня все равны, – хватается за сердце, – все прихожане…

– Слышал, слышал и не раз: «В царстве моём нет ни эллина, ни иудея…». После чего Христа распяли римляне по наущению соотечественников-жидов. Где он был – тот «деверь»?

– В Храме… Чуть лбом… Не прошиб…

Соображаю, как в горячке: «В церкви народ всегда бывает – когда она открыта. Бабки, дедки богомольные бдительно следят за каждым шагом и соблюдением всех положенных ритуалов… Незаметно что-то подсунуть – весьма проблематично».

– В избу ты его пускал? Куда именно?

– Здесь, в светлице… Беседовали, потом я предложил почаёвничать… Как обычно – ты же знаешь…

– Он оставался здесь совершенно один?

– Было пару раз… Пока за самоваром ходил он был один… Потом ещё раз…

Однако, вижу ему совсем плохо! Бегом в церковь, даже не одевшись, хватаю в своём схроне «роялистое» сердечное и так же бегом обратно. Прибегаю, сую Отцу Фёдору таблетку нитроглицерина под язык и приступаю к шмону.

Принести самовар – это где-то пару минут. Хотя нет, больше – Отец Фёдор ходит не торопясь и любит на кухне «яйца почесать» лишний раз… Куда можно спрятать что-нибудь бумажное в трапезной за пять минут? …Разве за иконами? В книгах? В комоде с посудой?

Здесь ничего нет! Здесь пусто! Опять ничего!

Я в панике…

СУНДУК!!!

Большой, старинный дубовый сундук стоит в углу под образами. Чтоб заправить лампадку, Отец Фёдор встаёт на него. Внутри же, все оставшиеся после канувшего лихолетья нехитрые семейные ценности и, «смертное» – что названный отец мне как-то показывал, говоря: «Вот в этом, меня рядом с матушкой Прасковьей Евдокимовной и похоронишь».

Блин – сундук заперт и подобрать ключ дело явно не на пять минут. Оглядываю со всех сторон – между ним и стеной тоже ничего нет.

А если под него? Пытаюсь поднять – я же знаю, что наполовину пуст после лихолетья… Ох, какой тяжёлый! Нет, не смогу.

– Отец, – тяжело дыша от напряжения, вытираю выступивший со лба пот, – этот сапрыкинский «деверь» – мужик здоровый?

– Нет, – тот явно оживает от действия лекарства, – немногим шире тебя, но росточком поменьше… Не поднять ему мой сундук.

Так, так, так…

Внимательно осматриваю кованый висячий, старинный замок. В принципе – незатейливо-нехитрая конструкция! Я б его влёгкую открыл, если бы было чем…

Отмычка?

– Отец! А кто по профессии – этот сапрыкинский «деверь»?

– Не знаю точно, но он городской – кажись с какого-то завода к нам в Смуту перебрался. Другие говорят, мол каторжанин – «птенец Керенского», по амнистии весной 17-го с каторги освободился… Одно время с нашими большевиками яшкался, да те его прогнали – украл дескать что-то. Разное про него болтают. А сейчас у него своя мастерская – примусы чинит, замки… Кустарь-единоличник, в общем. …Ты думаешь?

– «Думать» раньше надо было – сейчас надо скакать! Отец! Быстро мне ключ!

– В моей с матушкой спальне – посмотри под периной.

Большими скачками несусь в семейную спальню. Ой, какая огромная и тяжёлая перина – под неё пулемёт станковый с полным боекомплектом можно спрятать, не токмо ключ…

ВОТ, ОН!!!

Лечу обратно, ковыряюсь ключом в замке…

Да, что за чёрт!

Наконец, тугая пружина поддаётся и замок – щёлкнув медвежьим капканом, открывается. Откидываю крышку и чуть ли не ныряю с головой в сундук… Пилиять, как нафталином воняет – а моли хоть бы хны: целая «эскадрилья» на свежий воздух вылетела… Ага! Знакомая вещичка – моя футболка с двухголовым гербом и ВВП. Хоть «ностальжи» сжала моё сердце железными пальцами – выдавив из глаз скупую мужскую слезу, но:

– Извини, отец – но этот «ангельский» прикид, нам с тобой придётся сжечь.

Всплескивает руками:

– Ах, как жаль такую красоту… А давай я под рясу одену? А если что – какой со старика спрос?

– Обыкновенный «спрос» – уголовно-процессуальный… Сжигаю без вариантов.

А у самого «чёрной дырой» тёмные мысли – Храм то, по любому шмонать будут.

Не, Сапрыкин – какая же ты всё-таки сволочь!

ВОТ ОНО!!!

И умудрился же почти на самое дно засунуть, «птенец» чёртов!

Завёрнутая в белую холстинку, перевязанная пеньковым шпагатом пачка бумаг.

– Твоё, отец?

– Ох, грехи мои тяжкие…, – сомлел тот, закатив глаза, – да, упаси Христос!

Понятно… Разрываю руками шпагат, разворачиваю и, читаю на первом же печатном на машинке листке:

– «Граждане России! Терпенье православного люда от невиданных притеснений на веру нашу Христову, на пределе. Восстанем же братия как один против безбожной жидовско-коммунистической тирании…».

Отец Фёдор, снова хватается за «мотор», побледнев и крестясь.

– Тогда в печь!

Вместе с «роялистой» футболкой, пачка бумаг полетела в огонь.

Хорошо, что уже декабрь месяц – зима и, печь не придётся растапливать специально.

– Отец! Скоро надо ждать «гостей»…, – ворошу кочергой, чтоб быстрей прогорело, – у тебя точно нет больше ничего «лишнего»?

– Разве, что самогон… Самогон жечь не дам!

Подумав, сбегал в свою спальню и взяв с книжной полки один довольно толстый томик – завернув в ту же тряпицу и перевязав шпагатом, положил его на замену «компромату». Перерыв сундук ещё раз, постаравшись сложить вещи как было или хотя бы в видимом порядке. Затем, запер сундук, накрыл цветастым лоскутным ковриком – как прежде было, а ключ засунул за образа. Помахав руками, разогнал по углам комнаты моль:

– Кыш, чешуйчатокрылые!

Ещё раз переворошив на углях остатки компромата, сел за свой стол в спальне, достал бумагу, ручку со стальным пером, чернила и принялся «строчить».

Зашёл Отец Фёдор и, дыхнув на меня «свежаком»:

– Что пишешь, сынок?

– «Оперу» я пишу, отец, «оперу»… А ты что это бражничаешь на ночь глядя?

– Так ведь по любому, сию «божью благодать» конфискуют, – не пропадать же добру?!

– Логично. А как же твоё сердце, – спохватываюсь в лёгкой панике, – ведь я ж тебе лекарства давал?

– Одно «лекарство» другому не навредит!

И тут слышим в дверь громкое и настойчивое:

«Тук, тук, тук!».

– А вот и опера! Явились, не запылились.

Священник перекрестившись:

– Ты иди, сынок открывай, а я ещё стаканчик «лишнего» употреблю… Для смелости.

Спорить было некогда, заложил деревянную ручку со стальным пером за ухо и пошёл полуодетый к двери: