Владимир Тимофеев - Три кварка (1982-2012)

Да! Да! Да-а-а-а!!!

Всё.

Кончено!

Сердце стучит в пулемётном темпе. Морда — словно в огне. Дыхание? «Нет, Моня, это не оргазм, это астма». С трудом отрываюсь от партнёрши, сползаю куда-то вбок. Лена лежит на спине, прерывисто дышит, шалым взглядом смотрит на потолок. Пытается что-то сказать. Интересно, что?

Прислушиваюсь.

«Боже… боже… как хорошо…»

А уж мне-то как хорошо, словами не описать. Сказка. Даже представить не мог, что вновь испытаю… такое. Очень хочется повторить, так хочется, аж сил нет. Однако сил действительно нет. К повторному «подвигу» я пока не готов — физиология, мать её в дышло. Приходится ждать, пока гормон по новой не закипит в крови и в… эээ… иных важных «конструкциях» организма. Ждать, надеюсь, недолго.

Огорчает одно — о том, чтобы «предохраниться», и думать забыл. Банально крышу снесло. Ну да чего уж теперь, что сделано, то — сделано. Снявши голову, по волосам не плачут. И вообще, повинную голову меч не сечёт. Не факт, что ЭТО обязательно произойдёт, причём, с первого раза. Иные, бывает, годами тужатся, а результат — ноль. Хотя случается и обратное: в щёчку всего лишь поцеловал и сразу в дамки. Точнее, в папки и мамки. Смешно, скажете? Ну да, кому-то смешно, а мне, прямо скажем, не очень…

Что думает об этом Лена, не знаю. Наверное, вообще не думает. Вижу, что сейчас ей и впрямь… хорошо и «лишними» мыслями она нисколько не заморачивается. Перестаёт, наконец, буровить взглядом вагонку, томно потягивается и поворачивается ко мне. В глазах — шаловливые искорки. «Шо? Опять!?» Не-е, так дело не пойдёт, второй «подвиг Геракла» надо как следует подготовить. Не всё коту масленица, а кошке — кот. Извини, милая, но пять минут ты мне всё-таки дай, иначе — позор на мои «седины», никакой «бес в ребро» не поможет. Красавица моя едва заметно вздыхает, слезает со стола, начинает собирать вещи. В смысле, сорванную в порыве страсти одежду.

Трусики болтаются у неё на левой ноге, но она их будто не замечает. Подходит к топчану, присаживается на корточки, находит бюстгальтер. «Импортный». Выпрямляется, опускается коленями на пол, с удручённым видом рассматривает разодранные «кружавчики». Господи! Ну что у неё за фигура! Богиня, блин, мать-перемать! Глаз от неё оторвать не могу и… кажется, у меня опять… начинается…

А ведь, ей-богу, никак предположить не мог, что всё у нас с ней будет именно так, поскольку начиналось всё чинно и мирно. Почти как в ясельной группе…

…Вхожу в вагончик, но дальше порога меня не пускают.

— Я полы помыла, — заявляет Лена. — Не натопчи.

Оп-па! Когда это она успела-то? И вообще, нафига? А, впрочем, какая разница? Пол влажный, и это хорошо. Люблю ходить босиком по свежевымытому линолеуму, оставляя на нём «воровские» следы.

Скидываю обувку, следом за ней носки. Шлёп, шлёп, шлёп — чапаю по полу, наслаждаясь «свободой естественного поведения».

«Ну, всё. Сейчас она ка-ак даст мне тряпкой по шее! А я ка-ак увернусь! А потом ка-ак…»

Нет. Лена лупить меня тряпкой не собирается. Наоборот, глядит с восхищением, а потом выдыхает:

— Здо́рово! Я так тоже хочу.

На ногах у неё какие-то розовые тапочки (откуда она их взяла, фиг знает, может, купила по случаю, когда на работу спешила). Бац! В угол летит левый тапок! Бац! Правый летит туда же, но до цели так и не долетает.

— Ой! Прости, Андрей, я нечаянно, — Лена прикрывает ладошкой рот, едва удерживаясь от смеха.

Качаю головой и потираю «ушибленный» тапком лоб. Девушка под моим укоризненным взглядом смущается и принимает виноватый вид. «Ёлы-палы, прямо пионерлагерь какой-то. Или вообще — детский сад».

Куртку с себя моя красавица уже скинула, оставшись в джинсах и свитере машинной вязки. И то, и другое, как сказали бы в девяностые, «в облипочку». Достоинства фигуры эти одеяния больше подчёркивают, чем скрывают. Недаром ведь меня словно пыльным мешком по голове треснули, когда я Лену первый раз в этом прикиде узрел. Да ещё когда она изогнулась перед теодолитом так, что… что… короче, выглядела она в тот момент «охренеть не встать». Наповал била. Один залп и сразу накрытие. Впрочем, первое впечатление уже прошло, надо идти дальше. В смысле, дальше разоблачаться.

Все необходимые меры для этого я уже принял — незаметно для Лены щёлкнул клавишами установленного под окном масляного обогревателя. На улице сейчас градусов двенадцать-пятнадцать, в вагончике — около двадцати, в свитере девушке вполне комфортно. Пока комфортно. Так же как мне в ветровке. Однако всем в мире известно: комфорт — понятие относительное. Посмотрим, что будет дальше, когда обогреватель как следует «раскочегарится».

Пока разогревающие помещение киловатт-часы превращаются в градусы, мы с Леной сидим за столом и пытаемся по-быстрому «сообразить» исполнительный чертёж на фундаменты.

Стол в прорабской почти ничем не отличается от себе подобных из будущего. Такое же самопальное подстолье из досок, такой же лист фанеры вместо столешницы. Две четыреста сорок на тысячу двести двадцать, толщина двадцать один или около этого. Разница лишь в самой фанере. В двадцать первом веке она, как правило, ламинированная, здесь — шлифованный «бакелит».

Бытовка тоже почти такая же, как те, к каким я привык в девяностых-двухтысячных. И по размерам, и по внутреннему оснащению, и по отделке. Вагонка на стенах и потолке, линолеум на полу. Небольшой тамбур, сбоку от него мини-склад, рукомойник, вешалки, ведра. Дальше — топчан «для снятия синдрома усталости» при подписании «форм 29»[2] и актов сдачи-приёмки. Потом стол, на котором: чертежи, бумаги, канцелярские принадлежности, запасные щётки для дрели, подшипник от старой лебёдки, пустой гранёный стакан… Во главе стола — стул для «хозяина», вдоль стен — лавки для остальных. Возле окна: с одной стороны — тумбочка, с другой — несгораемый шкаф. На шкафу — четыре белые[3] каски, одна из которых — Ленина. Конечно, не в том смысле, что это собственность вечно живого вождя мирового пролетариата, а в том, что сегодня в ней щеголяла Лена Кислицына.

— А ты здорово чертишь, — говорит Лена, глядя, как ловко я управляюсь с карандашом и линейкой. — У меня так, наоборот, с черчением сплошные проблемы.

— Чего же тогда пошла в геодезию и картографию? — дежурно интересуюсь я.

— Вообще хотела сначала в суриковское поступать или в архитектурный, я рисовать люблю. А потом подумала-подумала и забоялась, вдруг не получится.

— Ну и зря забоялась. Попытка не пытка.

— Я знаю, — вздыхает девушка и секунд через десять спрашивает: — А ты сам где так хорошо чертить научился?

«Эх, девочка-девочка, знала бы ты, сколько чертежей через мои руки прошли. Если их всех вместе сложить, стопка до «Седьмого Неба»[4] дотянется».