Александр Борисов - Так не бывает, или Хрен знат [= Хрен знат] [litres]

Против домашних застолий бабушка не возражала. Она охотно подносила закуску, подсаживалась к столу, если внутренний такт требовал выслушать гостя. Иногда поднимала рюмку, чтобы слегка пригубить. Но стоило деду «лизнуть» где-то на стороне, а бабушке поймать его «на горячем», начиналась трагикомедия. Вот и сейчас она вела себя так, будто супруг вообще не стоит на ногах и «лыка не вяжет»: то подставляла плечо, то поддерживала под локоток, то пыталась толкнуть в шею. И при всём этом беспрестанно ругалась. А тот шёл себе да посмеивался.

Видеть, что будет дальше, мне не хотелось, да и не следовало. В конце концов, взрослые люди. Пусть разбираются без меня. Я отступил сначала во двор, потом в огород, вброд перебрался на островок. На своей его части бабушка Катя окучивала картошку. Пришлось перелезть через две изгороди, чтобы поздороваться и навязаться на разговор.

– Здравствуй, Сашка, – сказала она. – Ну что там, Степан Александрович лекарство моё пьёт?

– Не то слово «пьёт» – потребляет! – Я не пожалел красок, чтобы выразить свою озабоченность. Даже вздохнул. – Вроде всё правильно, утром столовая ложка и стакан молока. А в банке чуть больше трети осталось.

– Да что ж там у него за ложка такая?! – удивилась бабушка Катя.

– Большая деревянная ложка. Я замерял: семьдесят пять грамм.

– Ну, ничего страшного. Чем больше выпьет, тем здоровей будет! – засмеялась она. – Главное, чтоб натощак, регулярно. Ты приходи через полчасика. Я, как управлюсь, ещё одну банку для него наведу…

– Может, вам помочь? – осторожно предложил я. – Сейчас, только за тяпкой слетаю…

– Если что-нибудь надо, прямо скажи! Нечего тут дипломатию разводить! – Екатерина Пимовна выпрямилась, упёрла в тощие бёдра костлявые кулаки, как перед ссорой с соседями. – Ну, говори!

Под её водянистым взглядом мне стало не по себе.

– Проклятье на нас, – обречённо сказал я, облизнув пересохшие губы. – Кто-то по женской линии в одном поколении обязательно сходит с ума. На очереди Анна Акимовна, родная сестра моей бабушки. Следующей будет мама.

Бабушка Катя отпрянула, посерела лицом и посмотрела на меня с каким-то мистическим ужасом. Тут всё понятно без слов.

«Вот и накрылось дедушкино лекарство, – думал я, перелезая через ограду. – Теперь она ко мне на километр не подойдёт».

Тонко звенели комары-кровопийцы. За мокрые ноги цеплялась картофельная ботва. На сердце было погано.

– А ну-ка, вертайся назад!

Я не ждал этих слов. Поэтому подумал, ослышался. На всякий случай решил обернуться. Бабушка Катя стояла, опершись на свою тяпку, и призывно махала рукой.

– Куда это ты побежал? – спросила она, когда я приблизился на расстояние тихого слова. – Ишь ты, какой обидчивый! А ну-ка, садись, рассказывай. До Анны Акимовны кого там Бог покарал?

– Родную сестру Марфы Петровны. Это мама моей бабушки. А как её имя и кто ещё был до неё, этого не скажу.

– Откуда узнал?

– Увидел.

– Ладно, пошли. Какая уж тут картошка! Да и тесто уже подходит.

С её стороны речка была чуть шире, дно мелким и каменистым. Я перешел её вброд, а бабушка Катя – по специально уложенным валунам. Пахло подсыхающим илом. Мелкие водоросли тянулись вслед за течением. Со стороны островка огород окружал редкий плетень с железной калиткой. Над крышей хаты поднимался дымок – несмотря на жару, в ней топилась печь. Но тепло было не одуряющим, как на улице, а домашним и сытным. В кадке томилось тесто.

– Ванечки моего десять лет как нет, – пояснила бабушка Катя. – Ох и любил покойный ватрушки! Никчёмный был человек. Что жил, что под тыном высрался. От водки сгорел. Как с фронта пришёл, так из стакана не вылезал. Скоро начну печь, а вечером по людям разнесу. Садись Сашка к столу, будешь снимать пробу.

Я мышкой притих в уголке, боясь неосторожным словом разрушить это зыбкое статус-кво. Ведь Пимовна могла завестись с полуоборота, особенно если почувствует, что человек с ней неискренен. Руки её порхали над клеёнчатой скатертью, как дирижёрская палочка над оркестровой ямой. Сито она держала на уровне плеч, но ни одна пылинка муки не упала на крашеный пол.

– Что, Сашка, молчишь? Робеешь или слова моего ждёшь? – легко разгадывала все мои уловки и хитрости бабушка Катя. – Так ведь не дождёшься! Слышала я, что жили в старину люди, которые были на такое способны, так ведь я им не ровня. Это сколько же ненависти нужно иметь в душе! Даже не знаю, с какого краю к этому подступиться. Но сердцем чую, что, если возьмусь, скоро помру. – Она ещё долго возилась с тестом: сминала, с размаху кидала на стол, колотила тощими кулачками, успевая при этом задавать мне каверзные вопросы: – Елена Акимовна знает о родовом проклятии?

– Конечно, знает. Но она мне об этом ещё не говорила. Да и с бабушкой Аней пока всё в порядке. Только курит в постели.

– Как это курит?

– А так: лежит и дымит. Чтобы тот, кто захочет её убить, подумал, что в хате мужчина.

Пимовна засмеялась:

– Ишь ты, какая хитрая! Ты это сам видел или опять знаешь?

– Знаю. А через год увижу.

– По глазам вижу, не врёшь. Да и придумать такое тебе пока не по уму. – Екатерина Пимовна убрала тесто на край стола и накрыла его чистенькой тряпочкой. – Бедный ты, бедный! Представляю, как трудно всё это таскать в себе. А теперь, честно скажи: ты о мальчике Раздабариных знал?

– Знал, – потупился я.

– Почему не предупредил?

– Не успел. Да и с какими словами я к ним подошёл бы? Знаете, бабушка Катя, кажется, что это я… – У меня перехватило дыхание, в глазах потемнело, и они как-то сразу наполнились забытым теплом.

Господи, как давно я не плакал!

– Ну-ну, успокойся! – отодвинула она эмалированный тазик с творогом, присела на стул и прижала к груди мою стриженую макушку. – Не надо себя казнить. Прошлого не вернёшь. В следующий раз будешь умней – придёшь и расскажешь мне. А я уж найду способ… кто там у нас на подходе?

– Дядька Ванька.

– Знаю уже.

– Потом Агриппина Петровна, мать дяди Пети, мотоциклиста.

– Этой давно пора!

– А следом за ней Фёдоровна, ваша подруга. Но это уже осенью, в сентябре.

– Лизка?! – отшатнулась Пимовна. – С ней-то что за беда?

– Белокровие.

Елизавета Фёдоровна работала в детской библиотеке. Во многом благодаря ей все бабушки с нашего края были дружны и не ругались даже в тех случаях, когда были тому причины. Ну, к примеру, если соседский кот ополовинит цыплят или чья-нибудь наглая курица проникнет в чужой огород. Вечером, когда начинало темнеть, все они собирались у нашей калитки со своими стульчиками, табуреточками и маленькими скамеечками. Сначала, как водится, «перетирали» местные новости, а когда разговор затухал, слово брала Фёдоровна. Она принималась в лицах по памяти рассказывать содержание какой-нибудь приключенческой книги. «Дети капитана Гранта» я, кстати, впервые услышал в её исполнении.