Александр Борисов - Так не бывает, или Хрен знат [= Хрен знат] [litres]

Уж чего-чего, а такого я, честное слово, не ожидал. Ещё не хватало, чтобы Пимовна начала меня опасаться.

– Бабушка! – чуть не заплакал я. – Нет у меня к тебе ничего, кроме благодарности. Честное слово, не буду на тебя обижаться, даже если ты отхлещешь меня жигукой [20] Жигука (кубанск. ) – крапива. .

Она сразу же потеплела глазами.

Работу закончили быстро. Хозяйка, как принято в наших краях, ещё раз рассыпавшись в благодарностях и говоря, какие мы все хорошие, стала приглашать к столу, «чтобы сырость не приставала».

– Нет! – отрезал дядя Коля. – Надо ещё к Зойке зайти. Мужик у неё что есть, что его уже нет.

– Была вчера там, – вздохнула бабушка Катя. – Все глаза, бедная, выплакала. Как ей с тремя-то детьми? А Ванька плохой. Лежит, доходит. Зубы во всё лицо…

Я вздрогнул. Детей у Погребняков было действительно трое. Но рожали они их вразнобой. Будто назло мне, чтобы отсечь возможную дружбу между нашими семьями. Младший, Сашка, был на четыре года младше меня, средний, Валерка – настолько же старше, а Витька – тот вообще ровесник Петьки Григорьева.

Когда дядька Ванька умрёт, он будет лежать под окнами, которые выходят на улицу, оскалившись в страшной улыбке, сжимая в зубах намагниченную иголку [21] Существует поверье, что намагниченная иголка в зубах замедляет процесс разложения трупа. . Ночь перед похоронами «младшенький Сасик» переночует у нас. Он будет спать на моей кровати, а я на полу под круглым столом. Дед зайдёт в комнату и перед тем, как выключить свет, скажет: «Жмуритесь!» Сашка беспомощно улыбнётся, и я увижу точно такие же зубы, как у его отца. Один к одному. Какая уж тут дружба, когда я его улыбку на дух не переносил?

В общем, идти к тёте Зое я отказался, страшно. Вернулся домой и вытащил из подвала закатки, стоявшие на средней полке. Вода прибывала. К обеду она уже заливала дорогу у дома Погребняков. Сразу же появилось городское начальство. Прислали грейдер. Он два раза прошёлся по кювету вдоль нашего огорода, а толку? Островок уже полностью затопило. Вода в нашем колодце обрела коричневый цвет, её можно было черпать ведром без всякого журавля. Лужа, с которой всё начиналось, подтапливая фундамент хаты, простиралась до дальних грядок.

Екатерина Пимовна геройствовала у своего порога. Собирала тряпкой воду, просочившуюся сквозь мешки, и выплёскивала во двор полные вёдра. Лишённый ошейника кобелюка очень культурно бегал по улице, всех сторонился, ни на кого не гавкал, а лишь обсыкал заборы соседских дворов.

Мы с бабушкой пообедали без аппетита. Дед вообще домой не явился. Они с мужиками перекусывали по-походному, не отходя от лопат. Там, где вода из кювета прорывалась сквозь насыпь с жилой стороны, её останавливали гуртом, то есть всем обществом.

Летнее солнце проглядывало сквозь белые кудрявые облака, давило влажной духотой и будто ехидно посмеивалось: «Моё дело обеспечить температуру, которую обещали синоптики, а что там ещё происходит, касается только вас».

Последний аврал случился возле двора Жохаревых. Я относил деду фляжку с охлаждённым компотом и видел, как мутный поток в кювете вдруг закружился воронкой и нашёл себе новое русло – неудержимо хлынул из-под нижнего ряда мешков. Дядька Трофим приволок из сарая лист кровельного железа и отдал на растерзание кучу деловой глины, приготовленной для штукатурки внешних стен нового дома. А Жох сидел верхом на заборе, беззаботно болтая ногами, и делал вид, что всеобщая суета его не касается. Меня он принципиально не замечал, старательно отворачиваясь.

Самое интересное в наводнении – это его спад. Люди устали стоять на ногах. Они рассаживаются по скамейкам у близлежащих дворов. Изредка то один, то другой выходят к обочине, чтобы проверить, всё ли в порядке. А у меня ещё силы невпроворот, и работа – не бей лежачего. Максимум, что попросят, – это сбегать за куревом или справиться, как там дела у бабушки Кати. А остальное время я торчу на дороге. Здесь у меня свои ориентиры. Я первым увижу, когда неприметный камешек высунет из-под воды серую плешь, стремительно подсыхающую в лучах вечернего солнца. Потом где-то рядом обнажится другой, третий. Это значит, пик паводка уже позади. Можно обрадовать деда.

– Да ну! – недоверчиво хмыкает он. – Не может такого быть. Тебе, наверное, показалось.

Не хочет вставать. Ноги отказываются идти. У него там рана на ране. И кулаки поднимали на вилы, и финны стреляли пулями, и немцы осколками рвали. Я тоже в сопоставимые годы не шибким-то был марафонцем. Ох и крутило на непогоду мою ходовую! Нет, нас, стариков, время не лечит, а учит беречь силы. Впрочем, какой я сейчас старик? Только душой…

– А ведь правду сказал мальчонка, спадает вода, – не выдержал, сходил на дорогу кто-то из взрослых. – Наша взяла, мужики!

Дед встаёт, тяжело опираясь на штыковую лопату:

– Пошли, Сашка, домой. Отвоевались!

Река будет отступать по три сантиметра в час и успокоится в русле ближе к утру, когда стая голодных ворон закружится над островком, вылавливая из луж зазевавшихся пескарей. За водой для питья придётся ходить к железной дороге. Там, за железным баком, у смотровой ямы, стоит технический кран. С него навсегда снимут ручку, когда в нашем депо не останется ни одного паровоза.

«Всему своё время, и время каждой вещи под солнцем».

А солнце ещё не село. После домашнего ужина всех мужиков с Железнодорожной улицы опять ожидает аврал. Нужно будет убрать с обочин мешки с песком, кое-где выровнять грунт да привести в порядок дворы, где живут старики и вдовы.

Закончится всё у бабушки Кати. Она вымоет пол последним ведром воды, принесённым стихией, накроет на стол и позовёт всё общество в хату. Каждому – персональный поклон. Только я туда уже не пойду. Усталость на глаза давит. Да и негоже слушать мальчишке пьяные разговоры.

А дед уже думает о завтрашнем дне. Как изловчиться и выкроить время для полевых работ.

– Что мы, Сашка, с тобой пололи, что в носу ковыряли. После такого ливня ох и попрет сорняк! К субботе всё заплетёт…

Ну, это он, конечно, преувеличивает. Работы там на полдня, если взяться втроём. Или на пару часов при наличии велоблока. Главное – добить кукурузу, не смахнув ничего лишнего. С вениками даже думать не надо. Тупо прошёл вдоль рядка: на тяпку прополол слева, на тяпку справа. За пару недель беспомощные ростки наберут силу, укоренятся, сами начнут давить сорняки и более слабых сородичей. Вот тогда-то и надо за них браться: безжалостно проредить, оставив для урожая самые жизнеспособные.

Дед размышлял вслух, а меня потянуло в сон, стало знобить. Каждый глоток чая проникал в горло через тупую боль. Наверное, опять воспалились гланды. Их ведь ещё не вырезали. Как водится в нашей семье, первая простуда – моя.