Александр Борисов - Так не бывает, или Хрен знат [= Хрен знат] [litres]

На этом зловещем фоне наши «домашние» новости радовали стабильностью и уютом. Страна готовилась к встрече 50-летия Октября. К памятной дате приурочивались почины, ею нарекались новые улицы. Фарфоровый завод «Пролетарий» приступил к выпуску продукции с юбилейной символикой. Севастополь готовился принять у себя финальный этап военно-спортивной игры «Зарница». В Минске подходила к концу декада узбекской литературы и искусства. По этому случаю в ЦК компартии Белоруссии состоялась встреча с руководителями братской республики, художниками, артистами и писателями – участниками декады. А на самой большой сцене, в Театре оперы и балета, состоялся праздничный концерт. Здесь диктор процитировал статью из газеты «Советская Беларусь»:

«Торжественно, величаво прозвучала ода „Партия Ленина“. Исполнение этого произведения композитора Мутала Бурханова явилось символом дружбы. На сцене слились голоса артистов Узбекистана и Белоруссии…»

Когда книжные строчки начинали сливаться, я откладывал книгу, укутывал шею шарфом и делал вид, что иду в туалет. Это случалось каждые полчаса. Во дворе было влажно и душно. Земля в огороде дымилась короткими языками полупрозрачного пара. Дорожка у дома подсохла. Дед Иван наводил порядок на своей половине. Подмазывал летнюю печку раствором из глины с половой и конским навозом. Как же на свежем воздухе хорошо!

– Сашка, домой, простынешь! – Бабушке уже надоело выкрикивать эту фразу.

– Иду! – привычно откликнулся я, громко захлопнул ветхую дверь сортира, рядом с которым на всякий случай стоял (а то в следующий раз не поверит), и поплёлся в опостылевшую кровать. Так скучно, как мне сейчас, бывает лишь в детстве.

Дед уже на ногах. У заросшей вещами вешалки прохлопывает карманы своей рабочей одежды. Ищет сигареты и спички. Сейчас перекурит и дело себе найдёт. И дернул меня чёрт ходить босиком! Скорей бы закончились эти три дня!

Я достал из комода альбом, коробку с цветными карандашами и принялся рисовать наш дом, каким я его видел в самый последний раз, уходя получать пенсию.

Вдоль кювета два старых ореховых дерева и красавица-липа. Она долго росла между ними тонкой былинкой, пока не сравнялась кронами. Сейчас набирает силу. А орехи уже не те. Доживают свой век. Плодоносят слабо и нестабильно. В прошлом году вообще не было урожая. На место старой калитки я приспособил железную дверь с табличкой «Диспетчерская», украшенную для декора продольными деревянными планками. Раньше она стояла в «Горэлектросетях», превратившихся в одночасье в ОАО «Независимая энергосбытовая компания». В честь переименования, а также в связи с тем, что выросший вчетверо руководящий состав страдал от отсутствия кабинетов, новый директор затеял грандиозную перестройку. Все старые окна и двери поменяли на пластик, купили новую мебель, две машины компьютеров, сделали теплый пол. Ну а я, на правах завскладом, подогнал «луноход» и вывез оттуда «ненужный хлам». Сказал, мол, на свалку. Прихватил заодно из бывшего красного уголка и Полное собрание сочинений Владимира Ильича Ленина. Хотел сохранить для потомков. По этим книгам очень легко отследить историю наших мировоззрений. Первые три тома изобилуют бумажными закладками, на которых карандашом, часто и густо, выписаны цитаты вождя. С четвёртого по седьмой всё нужное небрежно подчеркивалось прямо по тексту шариковой авторучкой. А после восьмого тома листы вообще склеены. Никто их ни разу не открывал. Табличка с названием улицы у меня сохранилась. Она, можно сказать, та же. Я нашёл её в мусорной куче у калитки, ведущей на островок, который давно стал полуостровом, очистил от ржавчины, восстановил. А вот номер дома сейчас другой. Был 69 – стал 71. С него, с этого нового номера, всё в этом доме пошло наперекосяк: болезни, смерти, хаос, запустение. Нумерология не по фэн-шуй.

Я как раз рисовал забор, который закончил монтировать два или три года назад, часть крыши и лаз на чердак, когда залаял Мухтар. Кто-то нетерпеливый требовательно стучал железной щеколдой нашей калитки. Ну как тут не полюбопытствовать? Попробовал встать, но правую ногу снова свела судорога. Беда с этой ходовой частью, с детства мне с ней не везло. Пока я привычными средствами восстанавливал кровообращение, во дворе раздались голоса, переместились в дом, по пути что-то бумкнуло и загудело.

– Здорово, Кулибин! – весело гаркнул Петро. – Чего это ты надумал летом хворать?! Каникулы, етишкина жисть, в школу не надо?!

Он был весел и полон энергии, а за его спиной тенью держался Василий Кузьмич. Он бережно гладил своей культёй корпус старинной гитары. Та отзывалась глубоким, едва различимым эхом.

– Ни фига себе! – вырвалось у меня.

То, что этот инструмент не штамповка, я определил не только по звуку. Очень уж тщательно была инкрустирована верхняя дека вдоль обечайки и круг розетки голосника. Такую бы вещь да в мою взрослую жизнь! Вот был бы фурор! А по нынешним меркам смотрелась она, мягко говоря, неказисто. Слишком узкая талия, поделившая кузов на две почти равные части. Приглушённый коричневый цвет. Потрескавшийся от времени лак. С такой, если выйдешь на улицу, пацаны засмеют. Куда ей до праздничной яркой игрушки, которую вечно таскает с собой Витька Девятка.

В дни моего отрочества такая гитара мне, наверное, совсем не понравилась бы. Но теперь-то я понимал, что к чему, и не сводил с инструмента восхищённых глаз. И Василий Кузьмич это оценил.

– Вот, Сашка, – сказал он, – владей! Это тебе на добрую память от дедушки Васи. Струны, правда, не все. Но с твоими талантами у кого-нибудь разживёшься.

Я принял подарок из его дрогнувших рук и пробежал по струнам подушкой большого пальца. Не хватало первой, третьей и, как ни странно, седьмой. Наверное, кто-то в отсутствие дяди Васи пробовал настроить инструмент под «шестёрку». Я на его месте никому не позволил бы! Гитара была просто великолепна! Жаль, не ручная работа. Под розеткой резонатора болтался бумажный ценник, где серым по серому было написано: «Ростовский Музкомбинат, 1937 год».

– Что ж это вы на ногах?! – колобком из кухни выкатилась бабушка, расставляя стулья. – Сидайтэ! – Когда в дом приходили гости, она передвигалась по комнатам только бегом.

– Мы ненадолго, – успокоил её Петро, тем не менее сел, достал из кармана чертёж вибростола, разложил на столе и посмотрел на меня. – Слышь, Кулибин, почему именно семьсот на семьсот? Сдаётся мне, эти цифры ты взял с потолка.

– Почему с потолка? – возразил я. – Это оптимальный размер, чтобы, не напрягаясь, отливать пятьдесят квадратов плиты. Если больше, двигатель может не потянуть.

– Да куда ж ему столько? – ахнул Василий Кузьмич.

– Люди раскупят, когда производство наладится.