Александр Борисов - Так не бывает, или Хрен знат [= Хрен знат] [litres]

– Чья каюта на нижней палубе, крайняя слева? – нагловато спросил я.

– Моя, – забеспокоился он. – А ты, собственно, кто?

– А я водки принёс. Пошли вмажем…

Надо же, ничего не забыл. А ведь с «долгой памятью» тогда получился облом. Чучело краба разбили в прах, когда мы с отцом возвращались домой на последнем автобусе. Жалко было до слёз. Я ведь рос мужичком жадненьким, а это был, как пояснил дядька, краб-стригунец. Редкий, наверное, вид. Хорошо хоть, коробку с ракушками не потерял.

Скорее всего, отец был хорошо залитым под жвак [30] Жвокогалс, в просторечии жвак – устройство для крепления якорной цепи к корпусу корабля. Вытравить цепь до жвака – значит, до конца. Залиться под жвак – больше уже некуда. , но в глаза это не бросалось. Если я весь в него и по такому параметру, то он «нёс» хорошо, но с похмелья бывал злым и очень несдержанным. А женщины так устроены: им доставляет особое удовольствие начинать скандалы на свежую голову. Тем более повод был: «Изъял из семьи ребёнка и вернул далеко за полночь».

Когда я проснулся, мамка сидела за столом, опустив голову, а отец бегал по комнате, словесно прохаживаясь насчёт её родословной:

– И мать твоя спекулянтка!

– А ты посмотри на свою мать! – громко сказал Серёга.

Заплакал, конечно. Но ведь сказал. Я не смог бы.

– Ах ты, щенок!!! – взвился отец и зашарил руками по поясу, с покушением на брючный ремень.

Это была его болевая точка. Во время войны бабушку Галю назначили председателем сельсовета. Ей приходилось разносить по домам похоронки. А их было столько, что впору и мужику спиться.

– Не тронь! Убью!!! – В глазах матери было столько страха и ненависти, что даже я поверил: убьёт.

Отец, наверное, тоже. Хлопнув дверью, он ушёл из моей жизни. Навсегда.

Когда в коридоре стихли его шаги, мать попыталась обнять Серёгу, успокоить, вытереть слёзы. Но он холодно отстранился и произнёс с вызовом:

– Попробуешь выйти за кого-нибудь замуж, я убегу из дома.

Тем же вечером мы покупали билеты до Владивостока на теплоход «Советский Союз». Ужинали в столовой морского вокзала. Боялись возвращаться домой. Ну как отец снова напьётся и будет скандалить?

Минуло две недели. Мы покидали Камчатку и были уверены, что навсегда. Мебель и вещи загрузили в контейнер. Я успел проститься со всем, что мне дорого. Сходил на вершину сопки к заветному роднику. Съел пару побегов молодой пучи [31] Пуча – местное название борщевика. , вымыл руки с листьями мыльника. На лужайке у спортивного комплекса Тихоокеанского флота поймал трёх бабочек махаонов, чтобы сохранить их на память о городе, в котором и до сих пор не погасла частичка моего сердца. Естественно, сбегал в порт. Была почему-то уверенность, что море я больше никогда не увижу. Такое, как здесь, рабочее, настоящее.

До последнего шага по трапу мне почему-то верилось, что отец придёт нас провожать. Нет, не дождался. А я ведь был у него любимчиком. Во всяком случае, так говорила мать. Может, это и правда, только фильмоскоп он подарил Серёге, воздушное ружьё, фотоаппарат «ФЭД» – тоже ему. А мне только лыжи «Карелия», коньки-дутыши и велосипед «Школьник». Короче, любимчик, потому что похож на отца. По намёкам и недомолвкам в моём восприятии складывалась безрадостная картина: мама с братом – регулярная армия, а я перебежчик с вражеской территории.

Возможно, с учётом и этого мать приняла решение оставить меня у родителей, а Серёгу забрать с собой.

– Нам нужно уехать, – сказала она. – Ты с нами или останешься здесь?

То, что это семейный совет и всё решено без меня, я догадался уже по такой постановке вопроса. После ужина никто не вышел из-за стола, ждали ответа.

Спросила бы мама один на один, я точно выбрал бы Камчатку. А так… Стоило лишь взглянуть в бабушкины глаза, чтобы принять другое решение. Столько в них было надежды, любви и тревожного ожидания! Я понял, что обречён, и прошептал:

– Остаюсь. – Всё равно ведь уговорят.

От любимчика и перебежчика такого не ожидали. Взрослые приготовились к долгой осаде, перестроиться не успели. В мою сторону посыпались аргументы, заготовленные надолго и впрок. Дескать, работы по специальности мама нигде не нашла, нельзя, чтобы у неё прерывался стаж, ну и так далее. Несколько раз прозвучало слово «обуза». Это опять, надо понимать, я.

Матери было неловко, Серёге по барабану. Только бабушка с дедом были по-настоящему счастливы. Их нерастраченная родительская любовь обретала в моём лице надёжную точку опоры.

Я сидел, опустив голову, и думал о несправедливости жизни. Почему она устроена так, что хочешь не хочешь, а, делая выбор, обязательно приходится кого-нибудь предавать: или мать с братом, или отца, или дедушку с бабушкой? Неужели нельзя сделать так, чтобы все, кто любимы, были с тобой неразлучны?

Естественно, я Серёге завидовал. И завидую до сих пор. Тот, кто жил на Камчатке, не забудет её никогда. Там всё другое. Лето тёплое, ласковое, без одуряющей духоты и безумного пекла. Осень дарит такие краски, что больше нигде не сыскать. В лес заходишь, как в картинную галерею. А уж если зима, то на всю катушку. С буранами, сугробами выше крыши, когда столбик термометра стоит на одном месте потому, что ниже уже некуда. Вот только весна подкачала. Слишком долго её ждать.

Там и люди другие. Я два года отходил в школу и ни разу ни с кем не подрался. А здесь в первый же день настучали по дыне, чтобы не «гекал», а «хэкал». И стишок зачитали для памяти:

А Новый год? Вы встречали когда-нибудь Новый год не так, как привыкли: куранты отбили – и «до свидания – здравствуй», а крепко и основательно, как это делается на Дальнем Востоке? Мне один раз посчастливилось. В нашей квартире просто не нашлось места, куда можно было бы уложить меня и брата спать. Из комнаты в кухню через дверной проём тянулся праздничный стол. Он был настолько заполнен, что половину гостей я не знал и никогда раньше не видел.

Это неудивительно. Какие мои годы? Я к тому времени осваивал первый класс, а Серёга учился в четвёртом. Достаточно взрослые, должны соответствовать. И мы соответствовали: не звали без повода маму, не ссорились, не дрались, а по-честному делили подарки. Ведь от каждого гостя и нам что-то обламывалось.

Импровизированный детский стол был накрыт на тумбочке у окна. Из него открывался замечательный вид: звёздное небо, жёлтые окна ночного города и море огней внизу, где в порту и на рейде Авачинской бухты тесно от кораблей. На диване, за нашей спиной, пахнущие морозом шинели, шапки с офицерскими «крабами», а справа от входа, на деревянном полу, – стройные ряды уставной начищенной обуви.