Александр Борисов - Так не бывает, или Хрен знат [= Хрен знат] [litres]

Прополоть пропололи, а окучивать нечем. Кто виноват? Фрол. «Тебе же сказали, берёшься за дело…»

Забыли уже, что завтра с утра на работу, что ехать пора, что время пришло прощаться. Нет бы сразу не вмешивались в мужские дела.

«Сколько сил мы тратим на то, чтобы угодить женщинам! – думал я, шагая за колдуном. – Порой посвящаем этому жизнь! А они, в свою очередь, делают всё, чтобы создать нам на этом пути максимум неудобств».

Подходящей заготовки в кузнице не нашлось, а разводить огонь и ковалить колдуну расхотелось. Прилепили кусок трубы к старой подборной лопате с обломанной тулейкой да подрубили на конус края полотна. Не понравилось ни мне, ни ему. Одно хорошо – над душой никто не стоял.

– Долго оно не проходит, – самокритично сказал Фрол. – Максимум, два сезона. Лопата – это такая падла, что где ты на ней трещину заварил, там она опять и сломается.

В общем, окучиватель получился «на отвали». Он и грёб как-то не по-людски. Земля уходила в отвал с двух третей полотна. После такой обработки картофельные рядки становились похожими на окопы – два бруствера, а между ними кусты. Где-то мы с Фролом, как он говорил, обмишурились. Немного не рассчитали угол атаки. Зато быстро управились. Я время не засекал, потому что ели-пили на улице, под виноградником, но точно быстро.

Как автор проекта, я втайне надеялся, что мне отдадут раму и колесо. Куда там! Это ещё не дефицит, но повышенный спрос на велоблоки уже налицо. Самая горячая тема.

– …И грабельки какие-нибудь! – говорила Глафира, когда бабушка Катя спохватилась и глянула на часы.

– Ну, мать, засиделись же мы! Я бы ещё задержалась, да соседи с ума сойдут. Надо ребёнка в семью возвращать.

– А как же клубника? Ты же собиралась…

– Да грец уже с той клубникой! По дороге куплю.

Фрол проводил нас до самой калитки. Перед тем как пожать руку, повязал на моё запястье три разноцветные нитки, сплетённые хитрым узлом, наподобие макраме.

– До вечера не снимай, – сказал он. – А как мамка приедет, спрячь эту штуку в изголовье её кровати, под перину или подушку, а на утро сожги. Только так, чтобы никто не видел…

Отдохнувшие кони ходко понесли нашу бричку по пыльной грунтовке вдоль зарастающих осокой прудов в сторону соседней станицы. Она начиналась сразу за ближайшим холмом. Возница вполголоса напевала вчерашнюю песню о гарном коняке, а я всё гадал, поможет ли мамке Фролово ведовство? Стоя под небесным крестом в притворе разбитого храма, я был в этом почти уверен. После совместной работы на кузне стал сомневаться. Уж слишком он стал земным. Вернее, приземлённым.

– С теми людьми, которых колдун проклял, что-то потом случилось? – спросил я, когда Пимовна замолчала. – Не просто же так в станице его боятся?

– Ты это о Фролке? Да какой из него колдун! Просто слово его и на самом деле от Бога. Он его душой ведает. Такого обидеть – всё одно что церкву разрушить. Вот и держит его Господь при себе. А люди боятся потому, что привыкли не суть человека видеть, а его внешнюю личину. В душу-то лень заглянуть. А что с лиходеями теми стало потом, этого я не видела, а брехать не хочу. Пришлые ведь, как листва на ветру, не уследишь. Сегодня сюда занесло, завтра туда. Много чего люди болтают. Проскурня, верховода их, тот лет через пять повесился, это я точно знаю. Из гарнизонных солдат, что девок станичных пользовали, вообще мало кто уцелел. Тиф покосил. Послали их в поле эшелон с казаками, что возвращались домой, из пушек расстреливать, там среди них эпидемия и случилась.

«И всё? – подумалось мне. – Слабовато для колдуна!» То, что поведала Пимовна, честное слово, не произвело впечатления. Я чаял услышать леденящие кровь ужасы, а не рутинную прозу жизни. Тиф – одна из примет любого смутного времени. Причин, по которым мужик может намылить петлю, если копнуть поглубже, найдётся великое множество. А мне хотелось гарантий. Знать точно, наверняка, что слово станичного колдуна найдёт нужного адресата и сотворит чудо.

Пока я раздумывал, как сформулировать последний вопрос, бабушка Катя сама ответила на него:

– Ты, главное, верь. Вера – это единственное, что нам с тобой остаётся. Слово сказано, а время покажет, чья правда сильней…

Клубнику в Вознесенке открыто не продавали. Едешь по улице, а через двор, через два – скамейка возле калитки застелена белой тряпочкой, на ней миска с крупными ягодами, подходи пробуй. Если понравилось, можешь постучать. Мы заглянули в четыре таких двора, набрали свою норму. В местном сельпо бабушка Катя купила хлеб и штыковую лопату.

– Надо было у Глашки позычить, – сетовала она. – Я-то, старая дура, забыла совсем о своей берёзке. Будем вертаться. Поехали в столовку, немножко подтормозим [47] Перекусим, доедим, что осталось в тормозке – сумке с продуктами, которую берут в дорогу или на работу. , а потом напрямки, через Северный. Это их выпасы.

Мне тоже хотелось жрать. Перекус за столом у Фрола мало походил на обед. Яичницу три раза подогревали, и от этого она получилась какой-то беспонтовой. Котлеты подгорели настолько, что отдавали горечью. А попросить тарелку борща я постеснялся.

Пока бабушка Катя привязывала коней, я спрятал в фуфайку пропалыватель и окучник. А ну как сопрут?

Общепит на селе, во все времена, рассчитан исключительно на приезжих. Был ли он рентабелен – это второй вопрос.

Как справный казак гордится своим строевым конём, так и колхозы-миллионеры возводили Дома культуры и общественные столовые соседям на зависть. Председатели победнее тоже старались не отставать. Ведь центральная усадьба станицы – это их визитная карточка.

В Вознесенке всё было, как в большом городе: общепитовские столы, пластмассовые подносы, посуда из нержавейки, гранёные стаканы, алюминиевые ложки и вилки. Только порции накладывали от души, да не нашлось повара, который не умеет вкусно готовить. Я еле осилил всё, что выбрала для меня Пимовна: стакан сметаны, салат оливье, борщ и гуляш с гречкой. Крепко подтормозили. На семьдесят шесть копеек. Только кони не поели. Им в начале пути не положено.

Бабушка Катя знала окрестные поля, просёлки и объездные дороги не хуже иного агронома. Когда я ей об этом сказал, она засмеялась:

– Жизнь, Сашка, заставила. Расказачили нашу Кубань, и стали люди ходить пешком. По осени, как хлеб с полей уберут, нанимает общество конную бричку – и с ночлегом на Краснодар, до сенного рынка. Товар лошадь везёт, а продавцы на своих двоих. Расстояния тогда были другими. Это сейчас, по карте, до Армавира шестьдесят километров. А мы ходили не по дорогам, а по полям. Встанешь в пять утра – через три с половиной часа уже там. Да и после войны не было транспорта доступней своих ног. В 1947 году на весь наш район было у населения всего пять велосипедов. Их на праздничной демонстрации впереди колонны вели…