Станислав Смакотин - Немой пророк

— Не знаете?

— Не знаю! — снова пожимаю плечами я.

Генерал со стуком ставит второй патрон на стол. Но на этот раз, справа.

— Его величество, как говорили мне сведущие люди, весьма склонен к мистицизму, господин Смирнов. Особенно после рождения наследника, и не без влияния… — он замолкает.

— Её величества Александры Фёдоровны?

Мищенко ничего не отвечает, но здесь говорить и не требуется. Больной ребёнок, несчастная мать, медицина того времени бессильна… Распутин возник как раз на этой почве, кстати. Но вот лавры второго Распутина при дворе, как бы это сказать помягче, мне не… А больше вариантов нет, ага? Я умоляюще смотрю на генерала. По глазам того понимая, что – нет. Плохо!

— Господин Смирнов, прошу понять меня правильно, — Павел Иванович пристально смотрит на меня. — Иных вариантов, кроме как представить вас их величествам неким пророком… Гм, человеком с даром видения будущего, я не вижу. Причём, меня совсем не интересует, о чём именно вы сможете сообщить государю. Здесь я вам исключительно доверяю и полагаюсь на вас всецело, вы себя отлично зарекомендовали на войне. Как человек, при всём прочем умеющий сцеживать исключительно нужную информацию. Но я вынужден взять с вас слово чести, господин Смирнов… Что никогда, и ни при каких обстоятельствах вы не повернёте ваше страшное оружие, а это именно оружие, господин Смирнов, что бы вы ни говорили, против членов царствующего дома! И всегда, слышите, господин Смирнов? Всегда будете действовать на благо Романовых. Поскольку иного блага для России – нет.

Колёса вагона под ногами бодро отсчитывают вёрсты до Питера – сколько их осталось? Триста, четыреста? За окном мелькают какие-то ни о чём не говорящие деревеньки, лесной массив… Судя по красочному рекламному проспекту на стене, наш особый курьерский поезд, ведомый «сверхсильнымъ паровозомъ "С"» обещает доставить нарисованное счастливое семейство из упитанного папаши, мамы, бульдога и двух карапузов в матросках, аж за «10 часовъ 50 минутъ». Неплохо, кстати, для того времени…

И бульдог, и карапузы, и рекламный проспект… И даже сам состав со сверхсильным паровозом, вместе с железнодорожным полотном, как и земля, что лежит под ним, принадлежат, по большому счёту, одному-единственному человеку в государстве. И наши войска на Востоке империи, гибнущие в эту самую минуту в бессмысленной, плохо организованной войне… И следующая бойня, лет через девять – ещё более бессмысленная и плохо организованная… Кровавая, как и само прозвище начавшего её человека – Николай Кровавый»l. И нынешняя революция вместе с будущей, самой страшной – тоже его рук дело, как ни крути… И дать слово чести, что я никогда не смогу действовать против него? Я назвал бы его не Кровавым вовсе, пусть крови он пролил и предостаточно. Учитывая только перечисленное, назвал бы я его Николаем Бессмысленным. И плевать на любые человеческие качества – будь он хоть сто раз отличным парнем и семьянином! Государем он был – никаким.

Мищенко почти умоляюще смотрит на меня, и сердце опускается – старый вояка, до мозга костей преданный Романовым. Сколько вас таких, готовых жизнь за него положить, он легко предаст росчерком пера совсем скоро, в семнадцатом? Когда отречётся от всех вас?

Но и отказать Павлу Ивановичу я не в силах – просит не кто-то, просит сам Мищенко. Легендарный генерал, из-за меня сейчас одной ногой стоящий в могиле.

— Павел Иванович, давайте так… — мои руки, кажется, живут своей жизнью – сейчас вот, к примеру, трут виски. — Я обещаю вам, что Романовы не узнают от меня, кто я на самом деле и откуда. Как и даю слово, что служить буду исключительно интересам нашей и вашей родины – России.

В течение минутной паузы мы смотрим друг на друга, и на сей раз глаз я упорно не отвожу. Будет так, как сказал, Павел Иванович. Прости попаданца.

— Хорошо, господин Смирнов, — Мищенко первым прерывает молчание. — Давайте сменим тему. Что вы можете сказать об этом?

Поднявшись, он достаёт из саквояжа несколько мятых листов. Чуть помедлив, кладёт их передо мной на стол. Я беру один:

— Что это, ваше превосходительство?

— Листовки были во множестве разбросаны по перрону, недалеко от места взрыва. Я прихватил несколько.

Продираясь сквозь «яти» и «еры», я начинаю читать:

Свободу, свободу, свободу! Петербургский совет рабочих и призывает ко всеобщей политической стачке! Долой самодержавие, да здравствует свобода и равенство!

Далее другая листовка, где крупным шрифтом идёт текст об объединении двух народных революционных партий. В частности, «Российской социал-демократической рабочей партии» и «Партии социалистов-революционеров» в один блок. Во имя светлых идей, братства и равенства во всём мире. Точка.

Мать моя женщина!.. Чего?!..

Признаться, я мало что помню о революции пятого года – так, на уровне баррикад в октябре – декабре, Манифеста об избирательном праве и созыва первой Государственной Думы. Но, чёрт возьми… Даже на уровне тех, скромных знаний я понимаю, что эсеры с их боевой организацией, Азефом и Савинковым, и РСДРП, сиречь Ленин с Троцким – две совершенно разные, по программе и деятельности, партии! Пусть обе и революционные – но ни фига они не объединялись ни в какой комитет! Как помню и тот факт, что основные события приходились на октябрь месяц, пресловутый «Совет рабочих депутатов», кстати, образовался в Питере как раз осенью. Заседая в Технологическом институте, если не изменяет память…

Так какого лешего я держу в руках эту листовку сейчас, в середине августа?!.. Я-то, наивный, полагал, что наступление на русско-японском фронте, как и непроигрыш на море наоборот, должны нивелировать те события? А никак не вырастить революционную гидру, под зычным названием «совместный комитет»! Призывающий к свержению самодержавия – об этом, если что, в пятом году речь вообще широко не стояла? Так, на уровне разговоров! Это что же я такое породил своим попаданием, пресловутый «эффект бабочки», что ли? Пожалуй, нет – звучит уж больно скромно. Бабочка – существо лёгкое, невесомое…

В моём воображении немедленно возникает картинка: безмятежное голубое небо, светит ласковое солнышко над бескрайней Россией-матушкой. Ну, как безмятежное – с тучками кой-где, но всё в порядке, в общем. Плечистые мужики косят пшеницу, румяные, кровь с молоком девки в вышиванках вяжут из неё упругие снопы, мелодично распевая «Во поле берёзоньку»… Красота! Внезапно, небо темнеет, слышен громовой раскат… Что это? А это, граждане, вовсе не гром! Заполняя собой высотную синеву, наверху появляется летящее слоновье стадо с воинственно поднятыми хоботами. Грузные туши, размахивая разноцветными крыльями, зависают над в ужасе разбегающимися крестьянами, и – ну тяжело пулять… Вниз… Фантазия, подогретая алкоголем, разыгрывается у меня настолько, что у пары самых главных слонов я отчётливо различаю узнаваемые лица, черты которых поразительно напоминают Ленина с Троцким… Да уж. Эффект слонов с дерьмом, пожалуй, в самый раз! Бабочками тут и не пахнет.