Станислав Смакотин - Немой пророк

Реакция не остаётся незамеченной.

— Чему-то удивлены, господин Смирнов?

— Ваше превосходительство, этого просто не должно быть! Во всяком случае, сейчас! И почему в газетах, которые мне давали, я ничего такого не читал?

— Прессу вам доставлял лично Сергей Юльевич, помнится? — Мищенко усмехается.

— Он.

Генерал не спеша закуривает, выпуская в потолок густое облако дыма. Возможно, виноваты плотная атмосфера с алкоголем, а быть может, игра теней… Но в призрачных контурах я явственно различаю усики с бородкой. Идентифицировать принадлежность не удаётся – Ленин с Троцким носили примерно одинаковые. Однако, явно кто-то из них!

— Покойный полагал, что не следует раньше времени посвящать вас в некоторые… События в стране. Он и подбирал для вас соответствующие газеты. Прямо скажу, вопреки моему мнению, но я, — генерал пожимает плечами, — человек военный. Полагаю, его высокопревосходительство мог иметь на ваш счёт определённые планы?

Дымные усы, парящие в воздухе, раздвигаются в презрительной усмешке. Словно говоря: «А у нас тоже имеются планы. Мировой пролетариат не дремлет, между прочим, и мы…»

В этот момент Мищенко со стуком открывает окно, и угрожающую революционную растительность выдувает из купе потоком свежего воздуха. М-да. Уж.

Поезд мягко тормозит у очередной станции, слух улавливает протяжный паровозный гудок. В окно видна деревенская церквушка, уходящие вдаль рублёные избы с дымовыми трубами, засаженные чем-то поля. Крестьянская подвода с лошадкой в яблоках неторопливо движется по дороге вдоль полотна, в телеге расслабленно сидит мужик, не обращая никакого внимания на прибывающий состав…

Внутри меня закипает ярость, кулаки непроизвольно сжимаются. «Определённые планы», опять… Насколько же мне всё это надоело, кто б знал! Чувствовать себя передаваемым товаром в передающих руках! Все, все без исключения имеют на меня эти самые «определённые планы»: звёзды на погонах, карьеры, награды… Выигранные сражения, интриги при дворе, состояния! И ты, Павел Иванович, чего греха таить? Пусть и не в целях личной наживы, в отличие от других, тебе-то как раз Родина важна, но… Да тот крестьянин на подводе за окном в сто раз свободней, чем я! Даже проститутка в борделе может сказать «хватит, надоело!», откупиться и уйти восвояси, послав «мамку» на три буквы. У меня же откупиться и уйти – не получится. Да и послать-то некого, и совесть не позволит…

И лишь одному человеку в этом времени не нужно от меня ни-че-го. Кроме присутствия рядом… Как это банально и как одновременно много! Пальцы непроизвольно тянутся к медальону с портретом Елены Алексеевны.

— Рассказывайте, господин Смирнов! Что вас так удивило в листовках? — Мищенко дружески кладёт руку на моё плечо. — Очень подробно, по возможности, у нас мало времени. Слушаю!

Это в двадцать первом веке можно пересесть на электричку, и добраться до города Пушкина менее, чем за час. Наверное, во всяком случае, я ни разу этим маршрутом не пользовался, да и в Питере-то бывал один раз, и довольно давно. Либо, сесть на автобус, какую-нибудь гастарбайтерскую газель, такси взять, наконец – да мало ли? В начале же века двадцатого – вариантов немного, и отправиться в Царское Село можно исключительно с другого вокзала, так называемого Царскосельского. Да и то, сделать это лишь днём. А поскольку прибываем мы близко к полуночи, Мищенко решает заночевать в гостиничных номерах у вокзала.

Петербург девятьсот пятого сразу производит на меня гнетущее, жутковатое впечатление. И дело отнюдь не в погоде северной столицы – в конце концов, Владивосток тоже, не курорт. Да и вырос я в Томске, а Сибирью даже в двадцать первом веке вообще принято иностранцев стращать. Дело в другом. Первое, что я слышу в открытое окно при въезде в город, это непрекращающийся, протяжный, напоминающий рёв огромного одинокого животного, заводской гудок. И в ноющем звуке мне чудится такая адская тоска, такая безысходность, что пропадает желание жить. Как минимум, пока ревёт этот монстр.

Не успеваем мы сойти с поезда у Николаевского вокзала (копию своего московского брата), как немедленно оказываемся в почти полной темноте. Перрон освещён только окнами поезда, да светлым небом – несмотря на август, белые ночи ещё в силе. Ну, белые вечера.

— Что у них тут? — недовольно морщится генерал. — Электричества нет?

— Рабочие бастуют, вторые сутки город без света… — услужливо включается в разговор полный мужчина в сюртуке, выгружающий из вагона огромный чемодан. Подойдя вплотную и быстро оглянувшись, он понижает голос до полушёпота: – В городе весьма-весьма неспокойно, господа офицеры! На Литейном, судачат, прошли стычки с полицией, есть убитые! Заводы стоят… Я сам еду с дачи, семью отсюда забрать…

Он говорит что-то ещё и ещё, пытаясь не отставать и мелко семеня за нами – наверняка считает, что с офицерами идти безопасней. А я перевариваю услышанное: август пятого года, Питер… Этого же не было в августе в пятом году, потому что быть не могло! Мы же не в семнадцатом, ей-богу? Эдак, можно и до «Авроры» доиграться на Неве? Целёхонька, кстати, хоть и воюет в Японском море с супостатом. Эх, надо было Рожественскому идейку подкинуть, попилить на металлолом красавицу, да продать подороже. Теперь-то поздно, опоздал я!

Привокзальная площадь немноголюдна: при свете сумерек вдали видны лишь коляски извозчиков, к которым немедленно, будто в игре «царь горы», ринулась прибывшая публика. Нет, я всё понимаю – сам не раз наблюдал давку в московском метро в час пик, но…

Сметая на своём пути любые преграды, торопясь занять заветное место в коляске, расталкивая плечами дам и отталкивая детей, вперёд вырываются, естественно, приматы мужского пола. Из гущи толпы доносится: «Лили, скорей сюда, давайте чемоданы! Быстрей, быстрей же!!!..» и «…я тебе, стервецу, голову оторву! Мой извозчик!.. Мой, тебе говорю!!!..» Робкая стайка женщин и детей, страшась начавшегося безумия, безнадёжно теряется в хвосте бьющихся за место под солнцем. И это, простите, пассажиры «элитного» поезда? Господи, что же тогда творится с «неэлитными»? Сразу начинают убивать друг дружку?!.. Благородное дворянство, где ты?!..

Зазевавшись на столпотворение, я безнадёжно протормаживаю. И вот уже меня, подхваченного человеческим водоворотом, влечёт в центр извозчичьего хаоса. Попытавшись было развернуться и отыскать взглядом своего генерала, я безнадёжно подчиняюсь безумной стихии – куда там! Бесполезно! Чувствуя, как меня сдавливает со всех сторон, я прилагаю серьёзные усилия, чтобы не упасть! Смешно будет – прошёл Цусиму и Маньчжурию, а был затоптан в Питере! Да ещё и пассажирами, торопящимися к извозчикам!..