Сергей Лифанов - Сердце запада

— Мы обговорим мою долю в распределениях прибыли от

изобретений, — Фицджеральд пояснил условия.

— А если обнаружится, что от моих изобретений никакой отдачи

нет? — спросил я.

— Через год, считая от этого дня, собираемся и оцениваем

прибыли и убытки. Если убытки перевесят, год на исправление

ситуации. Если убытки сохранятся через год — ликвидируем

фирму, я забираю свою землю и недвижимость, вы забираете свою

чертежную доску и наработанные документы.

— Мистер Фицджеральд планирует заняться производством

колючей проволоки, сетки и соответствующих машин, —

проинформировал меня Барнетт. — Он полагает, что продать этого

он сможет много. Очень много. Так что через несколько месяцев, самое большее через год у вас будут деньги для организации

собственной лаборатории. Если вы, разумеется, пожелаете ее

организовать.

Переводя на более понятный язык, Барнетт сообщал, что деньги

для более или менее обеспеченной жизни у меня будут, и будут

сравнительно быстро. Однако для меня важны были не деньги. Ну

то есть денег-то хотелось, однако было ясное понимание, что по-

настоящему-то я деньги зарабатывать не умею. Вот Фицджеральд

умеет зарабатывать деньги, у него есть связи в деловом мире, есть

представление, как и что сейчас работает в американской

экономике... он, в конце концов, именно этому всю жизнь учился.

А у меня есть только туманные представления, как и что будет

развиваться в техническом плане в ближайшие полтораста лет...

то есть фактически я ничем не отличаюсь от любого фантаста-

прожектёра, каких много развелось здесь в США в последние

десятилетия... ну, и в Европе, наверное, тоже, только о Европе я

вообще мало знаю.

Ну да, я могу что-нибудь изобрести... вернее, украсть у кого-то

идею и попробовать ее воспроизвести. Может быть, даже удачно

воспроизвести, как оно с пивной пробкой получилось. Но в

изобретательстве такой нюанс: идею придумать — это ничего не

значит. Идея может быть блестящей и гениальной, и может быть, ею будут восхищаться грядущие поколения, как восхищаются

идеями Леонардо да Винчи... только грядущие поколения, восхищаясь, забывают о том, что Леонардо, зарисовав идею, чаще

всего и попыток не делал сделать работоспособную модель, поэтому-то в его шестнадцатом веке орнитоптеры в небе не

летали, танки по полям не ездили и подводные лодки не

бороздили морских просторов. Придумать идею мало, надо еще, что называется, внедрить ее в производство. И вот на этой ступени

я безнадежно останавливался: мне не было куда внедрять идеи.

Производства у меня не было, и если я сумел запродать

вентиляторы Джонсу и Шиллеру, то это не означает, что они

возьмутся делать пишущие машинки или велосипеды. Да даже

если бы и взялись — они не потянут. Их заводик — это, по сути, ремонтные мастерские. Они могли браться за несложные изделия, изготавливать единичные экземпляры или малые партии, но там, где надлежало бы организовать серийное производство, они

непременно провалятся.

Мне нужен был Фицджеральд, а Фицджеральду был нужен я. И

обособляться от Фицджеральда и его возможностей мне явно не

стоило. Экономическая самостоятельность — дело хорошее, но

очень

часто

необходимо

сотрудничество,

чтобы

самостоятельность не превратилась в самоизоляцию.

— Я полагаю, — сказал я, — совместная лаборатория — это хорошая

идея. Правда, мне не хотелось бы, чтобы эта лаборатория

превратилась в западню для меня...

— ...Или для меня, — улыбнулся Фицджеральд.

— Ну что вы! — ухмыльнулся я в ответ. — Вот уж никогда не

поверю, что мне по силам загнать в западню вас!

И в самом деле, в одиночку мне не имело смысла против него

тягаться — все равно что играть в покер с Саймоном Ванном. Но

Барнетт был рядом, и он влезал буквально в каждую запятую и

кавычку соглашения о новой лаборатории. Иной раз мелькала у

меня мысль, что Барнетт играет в этой покерной партии на

стороне Фицджеральда, и эти два шулера готовятся ободрать как

липку лоха, то есть меня... и тут я вспоминал, что с Барнеттом

меня познакомил Дуглас, а уж в Дугласе я не сомневался... по

крайней мере, вот в такого рода делах не сомневался.

Обсуждение соглашения мы закончили за полночь. Текст был

написан, но подписывать мы ничего не стали, решили собраться

утром и подписывать уже на свежую голову. Фицджеральд с

Барнеттом разошлись по своим комнатам, предложили и нам с

Квинтой заночевать в гостинице, но я собрался домой, у меня

велосипед был с собой, а извозчиков, понятное дело, в эту пору

было уже не найти, так что Квинта остался.

Миссис деТуар оставила поджидать меня Эмили, чтобы она

отперла мне дверь. Девочка задремала над книжкой, но от стука

проснулась, и я тут же погнал ее спать. И сам спать завалился.

Утром Фицджеральд должен был снова прислать за мной

извозчика, но я проснулся много раньше, успел позавтракать, посидел, перечитывая то, что мы вчера наизобретали в

соглашении о лаборатории, а потом сел за машинку и отпечатал

текст соглашения в трех экземплярах. Положил листочки в

картонную папку и собрался сесть на велосипед, не дожидаясь

извозчика, но тут прибыла почтовая карета со стороны Миссури, и

кондуктор выдал мне посылку. Фицджеральд вчера что-то такое

намекал: должно придти в ближайшие дни, но в подробности не

вдавался. Посылка была довольно объемной, хотя и сравнительно

легкой, и вскрыв упаковку, я обнаружил четыре велосипедных

колеса: два передних и два задних. С резиновыми шинами! Все как

я расписал когда-то (бог ты мой, это же совсем недавно было!) в

своем эскизе, отосланном Фицджеральду. И хотя колеса эти не