Марчин Вольский - Реконкиста

Но случилось чудо, и атеист Гурбиани уверовал в Бога, старый развратник женился на скромной медсестричке, а владелец империи мерзостей, эрекцию которой сам же всю сознательную жизнь и устраивал, своими же руками ее и разрушил.

Немалую заслугу во всем этом имел святейший Раймонд Пристль, а еще покушение на мою жизнь, после которого – потеряв сознание – целый месяц с лишним я жил, отождествляя себя с собственным барочным героем. Наверняка то был бы материал для многочисленных диссертаций психиатров, но, верьте мне, в глубинах своего сознания все это время я чувствовал себя Альфредо Деросси – художником и предшественником Века Просвещения, который, блуждая по Розеттине, давней и современной, сопоставлял собственные мечтания с их последствиями.

К тождеству Альдо Гурбиани я возвратился коренным образом измененный. Тот недолгий период жизни, который был мне предписан, я собирался посвятить трудам по фиксации нового видения средств массовой информации, благотворительности и семье.

Ибо этого времени у меня осталось катастрофически мало; опухоль, несомненный соавтор моих пространственно-временных миражей, разрасталась, у меня уже начались сложности с речьью, с хождением… Вообще-то мне удалось дождаться рождения маленького Фреддино, но я чувствовал, что поначалу сам утрачу способность говорить, прежде чем услышу воркование своего сынка.

Небольшое утешение приносила молитва и отчаянные действия Моники, выискивающей различных чудотворцев: русских, филиппинцев, аборигенов, которые могли только лишь доить деньги, пробуждать надежды, но вот с новообразованием справиться они не могли.

По вечерам, с террасы, на которую Моника выкатывала мою коляску, я мог глядеть на Розеттину, следить за стаями птиц, стремящихся к югу, и подсчитывать недели, дни, часы…

Но в один прекрасный день доктор Рендон привез из самой Калифорнии Фрэнка Мейсона, профессора Фрэнка Л. Мейсона, человечка с совершенно неприметной внешностью – он был худым, малорослым, чрезвычайно нервный – но, вроде бы, обладал умом гиганта.

– Как я понимаю, что вы осознаете, что традиционное лечение не в состоянии притормозить развитие болезни? – начал он. Я кивнул. – Мой коллектив в настоящее время работает над новыми методиками борьбы с неоперабельными новообразованиями мозга. Метод не прошел еще официальной аттестации, и до сих пор мы применяли его, в основном, на животных… – предупреждал он.

– Мне нечего уже терять, так что я соглашаюсь с ролью подопытного кролика, – импульсивно заявил я. – В чем же этот метод заключается?

– Попробую изложить как можно доступнее… – начал он. И изложил. К сожалению, из всей его лекции я мало чего понял. Он что-то говорил про экраны, которые, после ввода их вовнутрь черепа, должны были приостановить рост опухоли, о кибернетических микромодулях, действующих словно армия уборщиков, которые проникают в пораженные раком ткани. Их роль заключалась в "маркировке" больных клеток и повреждении их генетического кода таким образом, чтобы тот переставал обманывать лейкоциты крови, до сих пор не способные отличать "свои" клетки от вражеских. В ситуации, когда раковые клетки будут опознаны как чужие тела, организм должен справиться с ними уже сам.

В популяции кроликов, на тридцать восемь процентов случаев мы добились поддержания константного состояния, а в двадцати трех – даже полной ремиссии… – хвалился Мейсон.

– Тогда беритесь за дело! – с энтузиазмом воскликнул я (Это если можно представить себе энтузиазм у человека, который уже заговаривается, ходит под себя и не отличает вкуса ванильного мороженого от селедки в масле). Доктор Мейсон показался обескураженным чрезмерным энтузиазмом пациента.

– Проблема заключается в том, что, хотя нам и известны физические эффекты терапии… вы, возможно, возвратите чувствительность в конечностях, исправится ощущение вкуса и речь… но мы не знаем, что будет с личностью. Некоторые крысы после операции переставали узнавать одна другую, утрачивали стадный инстинкт. Они забывали выученную ранее дорогу через лабиринт. Так что может случиться, что у вас возникнут переходные проблемы с собственной тождественностью.

– Я понимаю, доктор, но разве у меня имеется какой-либо выбор?

Мир состоит из трусов и идиотов. Так называемые отважные люди представляют подгруппу тех последних. Чтобы совершать поступки, по-настоящему не зная тревоги, нужно быть безумцем, лишенным воображения кретином, которому вдолбили в башку какую-то сумасшедшую идею, дали мундир, дубину или меч. Или же ему не дали лучшего выбора.

Как в моем случае.

С головой, выбритой на манер древнеегипетского жреца, я ехал в операционный блок розеттинской клиники, предоставившей свои помещения и самые лучшие кадры Мейсону и его команде. Меня сопровождал приличных размеров эскорт или, точнее, траурный кортеж, который, правда, уменьшался по мере моего перемещения. Первыми отвалились журналисты, сверкающие фотовспышками. Фоторепортаж "Последний путь Альдо Гурбиани", вне всякого сомнения, станет украшением дневных газет, наравне с сообщениями об аварии на атомной электростанции над Лаго Ванина. Потом я попрощался со священником Эрнесталем Вайссом, что был старшиной розеттинской общины крестосиних и молился со мной за успешный результат операции, затем пришла очередь моей жены Моники. Еще мгновение я видел ее поднятую руку на фоне окна, за которым кипело итальянское лето. Под самый конец откололся даже доктор Рендон, до последнего державший меня за руку, я зе въехал в хирургическое царство, арендованное Фрэнку Л. Мейсону.

Оперировать меня должны были "живьем", только лишь под местной анестезией; меня ожидали надрез кожи и распиливание черепа. Перспектива полного сознания во время операции меня как-то не бодрила, другое дело – две недели приема различных лекарств отупили меня до такой степени, что я уже не мог бы перечислить всех фараонов из списка Менефона или даже марок десяти наиболее любимых напитков из собственного бара. Черт подери, а когда я в последний раз смешивал себе выпивку?

Ну а боялся я так, что поджилки тряслись.

Вообще-то, отец Вайсс готов был дать мне письменное подтверждение того, что если бы что-то не вышло, то на другой стороне меня с открытыми объятиями ожидает Раймонд Пристль, чтобы завести меня к Шефу Шефов через VIP-вход, только это представляло собой иллюзорное утешение. Потому-то, словно осужденный на смерть перед лицом расстрельного взвода я охотно согласился с тем, что мне закрыли глаза повязкой, поскольку не желал видеть отряда хирургов, анестезиологов и медсестер, только и ожидавших призыва: "Avanti!", чтобы со всем своим вооружением наброситься на мою бедную голову.