Андрей Посняков - Орда (Тетралогия)

Трое всадников свернули на узкую тропку, и кроны высоких лиственниц сомкнулись над ними, закрывая небо. Сразу сделалось темно, неуютно, страшно. Казалось, сотни враждебных глаз смотрят на тебя из густого подлеска, и вот-вот, вот сейчас кто-нибудь бросится на спину с рычанием, вонзит клыки… Или проще, прилетит стрела…

— Смотрите! — едущий впереди Гамильдэ-Ичен резко придержал коня. — Вон там, впереди!

— Что? Что? — заволновался Сухэ. — Что такое?

— Вон, на ветках.

Баурджин всмотрелся вперёд — на раскидистых ветвях какого-то дерева висели чёрные шёлковые полоски.

— Чёрный цвет… — встревоженно прошептал Гамильдэ-Ичен. — Цвет мрака, коварства, несчастья. Видно, здесь живёт какой-то злой духа. Нехорошее, гнусное место! Давайте лучше вернёмся!

Лет пять назад Баурджин, скорее всего, просто высмеял бы подобные детские суеверия — «поповские антинаучные сказки», однако за последнее время он привык доверять своим чувствам, а они прямо-таки требовали держаться подальше от этого места. В конце концов, есть и вторая тропа, не так далеко они и отъехали.

— Поворачиваем, — махнув рукой, распорядился нойон.

Парни облегчённо перевели дух, выбираясь назад со всей возможною скоростью. Впереди показался просвет, заголубело небо, вот она — дорожка…

Другая, дальняя тропка оказалась заметно лучше той, «злобной». Во-первых, не такая крутая, во-вторых — не такая тёмная, поскольку была куда шире.

— Ой, и тут! — изумлённо воскликнул Сухэ.

Да, и здесь, за изгибом тропы, на кустах можжевельника светились в солнечных лучах узкие шёлковые ленточки приятного ярко-голубого цвета, цвета верности и спокойствия.

— Ну, вот, — взглянув на ленточки, удовлетворённо кивнул Гамильдэ-Ичен. — Я ведь сразу говорил — надо именно здесь ехать!

Баурджин усмехнулся, поскольку точно помнил, что ничего подобного парень не утверждал, а как и все, склонился к той, первой тропке. Проезжая мимо кустов, нойон ухватил ленточку, протянул между пальцами… новая, гладкая, ничуть не выцветшая, видать, недавно повесили. Значит, тропою активно пользуются… ну, ещё бы, иначе б она давно уже заросла.

Ехали долго, может быть, час, а может, и два. Деревья то сгущались, так, что едва провести коня, то снова расходились, открывая широкий коридор радостно-золотистому солнечному свету. В светлых местах буйной порослью зеленел густой подлесок — можжевельник, шиповник, малина. На солнечных открытых полянках цвели синие колокольчики и незабудки, а в тенёчке — фиалки и иван-чай. Высокие — выше колен — заросли пастушьей сумки щекотали брюхо коней. В кустах и на ветках деревьев весело щебетали птицы.

Баурджин умиротворённо улыбался, любуясь лесной красотою, а вот его спутники — это было заметно — чувствовали себя скованно, настороженно, что и понятно — кругом не расстилалась привычная с детства степь.

— И всё равно, не очень-то хорошо здесь, — зябко передёрнул плечами Гамильдэ-Ичен. — Сумрачно и нет простора глазам.

— Подожди, — обернувшись, засмеялся нойон. — Выберемся к вершине — будет тебе простор.

И снова развилка. Тропа ветвилась — и кто знает, по какой повертке ехать?

— Конечно, по той! — хором произнесли парни.

Баурджин усмехнулся: «Ну, конечно, а как же — там, на берёзке, голубели ленточки».

— Видать, это хорошая, добрая тропа, — заулыбался Гамильдэ-Ичен. — По ней и поедем.

Нойон махнул рукой — в конце концов, почему бы и нет?

Свернули, поехали…

Тропинка постепенно сужалась, делалась круче, и вот уже кони шли с трудом. Пришлось спешиться, взять лошадей под уздцы. Высокие деревья сменились какими-то колючими развесистыми кустами, всё чаще попадались камни, и становилась реже трава. Баурджин чувствовал, как звенело в ушах и бешено колотилось сердце. Позади, тяжело дыша, поднимались парни. Нойон знал — они ни за что не попросят отдыха. А вообще-то пора бы и отдохнуть, устроив короткий привал. Вот хотя бы за теми кустами… нет, за тем большим серым камнем…

Впереди вдруг резко посветлело, и неожиданно для всех показалась вершина с одинокой корявой сосною. Путники радостно улыбнулись и прибавили шагу — наконец-то, ну, наконец-то, вот теперь и можно устроить отдых, пустив пастись лошадей.

— Коней лучше оставить здесь. — Баурджин кивнул на заросли высокой травы у большого чёрного валуна. — Нечего им делать на открытом месте. Да и нам не стоит идти туда шагом.

— Как — не стоит?

— Ползком, только ползком!

Вообще-то, заметить их от подножья горы или с вершин соседних сопок можно было бы только в хороший бинокль. Однако Баурджин помнил о великолепном зрении кочевников. Разглядят, никакого бинокля не надо.

Оставив Сухэ присматривать за лошадьми — да и так, на всякий случай, — Баурджин с Гамильдэ-Иченом подползли к сосне и, затаившись в корнях, подняли головы. Осмотрелись… Господи, от открывшейся панорамы просто захватило дух!

С вершины сопки открывался вид, наверное, километров на полсотни, а то и больше. Внизу, сколько хватало глаз, голубели леса, матово блестела серебристая лента реки, на излучинах которой белели маленькие кругляшки — гэры.

— Вон там — кочевье Хоттончога, — шепнул Гамильдэ-Ичен. — А вот там, чуть дальше — гэры Чэрэна Синие Усы…

Юноша замолчал, видать, вспомнил свою зазнобу — внучку Чэрэна, Боргэ.

— Гамильдэ, видишь во-он тот лесочек у чёрной скалы? — Баурджин показал рукою.

Парень кивнул:

— Вижу. Мы там чуть было не столкнулись с Чёрным Охотником и лазутчиком Барсэлуком, или, как его там…

— Игдорж Собака, — с усмешкой напомнил нойон. — Люди Джамухи стакнулись с разбойниками — натравливают их на роды, потом делают вид, что наводят порядок. Неплохо придумано — всем есть за что благодарить верховного хана.

— Смотри, нойон! — прижимаясь к земле, вдруг прошептал юноша. — Во-он, на соседней вершине.

Баурджин повернул голову и замер: на вершине соседней сопки, голой, поросшей лишь чахлыми кустиками, виднелся чёрный всадник на вороном коне.

— Кара-Мерген, — тихо произнёс Гамильдэ-Ичен. — Чёрный Охотник. Видать, замыслил какую-то пакость.

— Ты думаешь, это — Чёрный Охотник? — Баурджин с сомнением покачал головой. — Я бы не утверждал это с определённостью. Всякое может быть, не очень-то хорошо отсюда и видно. Мало ли вороных коней и чёрных тэрлэков?

Юноша упрямо сдвинул брови:

— Нет, князь. Вороных коней и в самом деле много, но вот чёрный тэрлэк может надеть только уж совсем плохой человек. Или, по крайней мере, тот, кто хочет, чтоб его боялись. Кара-Мерген! Точно он. Больше некому. Значит, и Барсэлук — Игдорж Собака — рыщет где-то поблизости. Что они задумали? Вот бы узнать… Хотя это, конечно, вряд ли возможно. Тогда, в урочище, нам удалось подслушать их разговор, потому что там эти черти никого не опасались — в кочевье Хоттончога мне сказали, что те места считаются нехорошими, проклятыми.