Андрей Посняков - Орда (Тетралогия)

— Россомаха — серьёзный зверь.

Обойдя убитого медведя и жрущих его зверей, друзья вышли к вершине сопки и стали медленно спускаться к реке, в чёрной воде которой отражались луна и звезды.

Оказавшись на берегу, Баурджин снял гуталы и закатал штаны.

— А это зачем, нойон? — озаботился Гамильдэ-Ичен. — Будем переходить реку вброд?

— Нет. Просто дальше поплывём на лодке.

— На лодке?! Ах, да… Признаться, я совсем про неё забыл.

Войдя в прохладную воду, Баурджин невольно поёжился — да, холодновато. Да и ночку нельзя было назвать тёплой. Хотя, с другой стороны, на небе звезды, а значит, предстоящий день будет жарким.

Плеск речной волны. Скользкие камешки под ногами. Кусты… Попробуй разгляди-ка две обломанные ветки! Впрочем, уже светало…

— Кажется, здесь, — всмотревшись, Баурджин свернул в заросли. — Ага! Вот он.

Вытащив челнок, нойон нашарил в кустах весло, уселся на корму, весело шепнув Гамильдэ-Ичену:

— Садись, парень! Дальше поедем с комфортом. Правда, против течения… но оно здесь не должно особо чувствоваться — слишком уж широка река.

— Плыть? Вот на этом?! — Гамильдэ-Ичен с ужасом оглядел челнок.

— Садись, садись, — подбодрил степняка Баурджин. — Лодочка, согласен, утлая, но ты не делай резких движений. И не ступай на борта — перевернёмся. Ставь ногу на дно. Вот так. Сел? Ну, не ворочайся ты, как медведь в берлоге! Все, поплыли.

С силой оттолкнувшись веслом, Баурджин пересёк середину реки и направил лодку вдоль дальнего берега. Глубина его мало интересовала — челнок, чай, не пароход, если и уткнётся в мель, так всегда вытянуть можно.

Над левым берегом Аргуни медленно поднималось солнце. Вот заалел край неба, вот окрасились расплавленным золотом вершины лиственниц, сосен и кедров, а вот уже над вершинами деревьев показался жёлтый сверкающий шар, отразившийся в воде мириадами искр. Сразу стало тепло, даже жарко. Радуясь погожему дню, на плёсе заиграла рыба. Ловить её, правда, было сейчас некогда, да и есть пока не особо хотелось, можно было и потерпеть.

Днём дело пошло куда как веселее, даже Гамильдэ-Ичен перестал хмуриться, часто оглядывался, улыбался, шутил. Баурджин протянул ему весло:

— На-ко, погреби, парень.

Опа!!!

Лучше бы не давал!

Чуть ведь не перевернул лодку, чертяка степной!

— Эй, эй! — заругался нойон. — Осторожней! Весло — это тебе не лопата! Не шатайся всем телом, не свешивайся, работай руками — от плеча до кисти. Во-от… Давай, давай. И-и-и раз… И-и два… И-и раз… Стой! Стой, чёрт худой, что, камня не видишь?! Заворачивай, заворачивай! Табань! Табань, кому говорю! Эх…

Разогнанная ударами весла лодка тяжело ткнулась в камень. Хорошо хоть, не по течению плыли. Впрочем, вещей никаких, а сами выплыли бы.

— Отталкивайся, отталкивайся, Гамильдэ. Во-от…

Баурджин и сам, как мог, помогал приятелю, с шумом выгребая руками. Вообще-то, хорошо бы сделать ещё одно весло. Рулевое. Гамильдэ бы грёб, а он бы, Баурджин, управлял — красота! Да, так и надо сделать. Но покуда не время, слишком мало ещё проплыли.

Сделав крутой поворот за плёсом, река стала заметно шире, а сила течения ещё уменьшилась, так что грести стало — одно удовольствие. Наловчившийся мало-помалу Гамильдэ-Ичен грёб уже в охотку, снова начал смеяться, шутить.

— Ой, смотри-ка, нойон, утки! Вот бы подстрелить. Жаль, стрелы обломаны.

— Греби, греби, охотничек. О жратве потом думать будем.

Впрочем, почему — потом?

Не теряя времени даром, Баурджин скинул со спины лук, согнув, снял тетиву с одного края — получилась удочка. Вместо крючка приладил впившуюся в рукав колючку, а в качестве наживки использовал пойманного тут же слепня.

Поплевал по рыбацкой традиции:

— Ну, ловись рыбка, и большая, и малая.

Тут же и клюнуло! Да не какая-нибудь мелочь — а увесистая, с руку, рыбина.

— Ну вот, — радостно засмеялся нойон. — Если и дальше так пойдёт — голодными точно не будем.

Он выловил ещё одну рыбину, и ещё, и ещё… А потом сказал:

— Шабаш! Завязываем пока с ловлей — всё равно столько не сожрать. Дай-ка весло, Гамильдэ, — разомну косточки. Эх!

— Я все хочу спросить тебя, нойон, — дождавшись окончания песни, обернулся Гамильдэ-Ичен. — На каком языке ты иногда поешь? Это не уйгурский, и не язык земли цзинь. Не похоже и на речь хорезмских торговцев. А?

— Эти песни когда-то пела мне мать, — широко улыбнулся нойон. — А уж из какого она была племени — я и не ведаю.

Юноша кивнул:

— Поняа-атно… Ой!

Он едва не вылетел — с такой силой въехал в песчаную отмель от души разогнанный Баурджином челнок.

Оба живо выпрыгнули в воду — по колено, а местами даже и по щиколотку.

— Кажется, здесь брод, — озабоченно произнёс Гамильдэ-Ичен… и тут же крикнул: — Ложись!

В воздухе свирепо пропела стрела. Поднимая брызги, беглецы попадали в воду. Вот ещё одна чиркнула по воде. Баурджин присмотрелся — стреляли с левого берега. Перехватил рукою покачивавшееся на волне древко. Наконечник каменный, значит — охотники. Людоеды! Догнали всё-таки, сволочуги!

— Значит так, Гамильдэ, — быстро произнёс нойон. — Разгоняем лодку — и уходим вниз по течению во-он к той круче. Вряд ли они до неё быстро доберутся.

Поднатужившись, приятели с трудом столкнули челнок и, прыгнув в него, залегли на дно, опасаясь стрел. Ленивое течение подхватило лодку и медленно понесло прочь.

Бум!!!

Баурджин только попытался приподняться, как сразу три стрелы впились в корму. Однако чем дальше вниз по течению уплывала лодка, тем меньше свистели стрелы, так что наконец можно стало и выглянуть, осмотреться, поработать веслом.

Показавшиеся на берегу реки каннибалы, потрясая луками, побежали к броду, поднимая ногами разноцветные, сверкающие на солнце брызги. Что они там кричали, было не разобрать, вероятно, выкрикивали ругательства и угрозы. Впрочем, их языка беглецы всё равно не понимали.

Разогнав лодку, князь затабанил веслом, по пологой дуге прибивая судёнышко к скалам. Жаль, конечно, что спокойному плаванью пришёл конец, хотя — следовало ожидать. Вряд ли людоеды оставили бы в покое свои несостоявшиеся жертвы.

Подтянув челнок на берег — авось пригодится, — приятели, обдирая в кровь руки, полезли на крутой берег. Надежда оставалась одна — побыстрее убраться на земли, контролируемые союзом Джамухи, уж туда людоеды вряд ли сунутся. А земли Джамухи — Гурхана, как его называли со времени курултая, — начинались во-он за той сопкой… Или — за этой. Нет, лучше уж считать, что — за той.

Вскарабкавшись наконец на берег, беглецы припустили изо всех сил, насколько позволяли лёгкие и молодые ноги. Вообще-то, кочевники бегали плохо — больше ездили на лошадях, да и спешить в их среде считалось неприличным. К тому же бежать в гуталах — сапогах с закруглённой от носа к пятке подошвой — было довольно непростым делом. Пару раз упав, друзья, не сговариваясь, скинули обувку к чёрту и продолжили свой дальнейший путь босиком. По скалам и расщелинам, конечно, передвигаться без обуви было не очень приятно, но вот когда беглецы спустились в долину… Бежать по мягкой траве — милое дело, совсем не то что сбивать в кровь ноги о камни.