Андрей Посняков - Орда (Тетралогия)

Во-первых, беглецы начали болтать меж собою без умолку, рассуждая на тему возможных мест отхода. Говорили с подробностями и много, так что у Сухэ должно было сложиться чёткое мнение — беглецы собираются сбить с толку погоню и сначала ехать на запад, к Онону, а уж потом, по пути, свернуть к югу, на Керулен. Уловив начавшуюся игру, Гамильдэ-Ичен якобы припоминал дорогу — описывал сопки, берега реки, перевалы…

И так — до полудня. А потом остановились на короткий отдых. Костра, правда, не раскладывали, опасаясь погони — уж слишком далеко был бы виден дым. Однако в перемётных сумах нашёлся и вяленый борц, и круглые катышки сухого сыра. Борц давно уже положили под седла — как раз успел размяться до такого состояния, что можно было жевать. В подобной ситуациях некоторые монгольские племена не брезговали и вскрыть жилу коня — напиться горячей кровь. Так, все всяких сомнений, поступил бы и Темучин, и тот же Джамуха, и Боорчу. Но только не Гамильдэ-Ичен, не Баурджин, вообще — не найманы — они ведь всё же считали себя христианами и пить кровь брезговали. Пусть «вонючие дикари» пьют, если уж им так хочется. Хотя, если разобраться, так кто ещё был дикарём — Темучин или, скажем, найманский хан Буюрук, старший сын ныне покойного Инанч-Бильгэ. Младшенький, Тэйбака, тоже оказался плохим христианином — все никак не мог поделить с братцем одну красавицу, бывшую супругу Инанч-хана, хотя и жён, и наложниц хватало у каждого.

— Теперь надо дать ему бежать. Запросится по малой нужде — развяжи ему руки, затем опять свяжи, да так, чтоб можно было легко развязать, — улучив момент, шепнул Баурджин. — Но чтобы все выглядело натурально, предатель не должен ничего заподозрить.

— Заподозрить? — Гамильдэ-Ичен презрительно передёрнул плечами. — Да куда этой лупоглазой сойке! У него уж ума… — Юноша покрутил пальцем у виска — жест, подсмотренный у Баурджина, — и присвистнул: — Вот уж поистине, только когда молчит, так, может, сойдёт за умного. Ни одного ведь слова не проронил, пока ехали.

Посмотрев в сторону связанного Сухэ, с уныло склонённой головой сидевшего в пожухлой траве, Гамильдэ-Ичен вдруг улыбнулся и, смешно наморщив нос, сказал:

— Я знаю, как сделать его побег правдоподобным. Ну, то есть чтоб он так думал. Дай свою саблю, нойон! А сам отлучись… скажем, во-он в те кусточки по неотложному, вполне житейскому делу.

— Ты точно все рассчитал, Гамильдэ? — увидев вспыхнувшие глаза юноши, Баурджин подавил все сомнения, улыбнулся, протянул саблю и лишь пожелал: — Удачи!

Как и договорились, спрятался за кустами. Жимолость ли это была, а может, багульник, может, и вообще — малина или шиповник — князя сейчас не интересовало. Лишь все удачно прошло, лишь бы… Хотя — Гамильдэ-Ичен не дурак и опытный воин. Так что переживать-то?

Из-за кустов было видно — не очень, правда, хорошо, — как юноша с саблей в руках подошёл к предателю. Ага, тот уже успел развязать руки — ненадёжно оказался связан, так и было задумано… Вот вскинул голову, дёрнулся — видать, догадался, зачем пришёл Гамильдэ-Ичен… Ну! Ну же!

Взмах сабли… О, как солнце вспыхнуло на клинке!

Ага! Гамильдэ согнулся… упал…

А предатель Сухэ опрометью бросился к пасшимся невдалеке лошадям. Вскочил в седло и взял с места в галоп. Так что из-под копыт полетела трава и комья жирной коричневой грязи, словно из-под колёс буксующего грузовика.

— Ну, вот… — выходя из-за кустов, с удовлетворением произнёс князь. — Ну, вот и славненько.

А Гамильдэ-Ичен между тем все лежал.

— Эй, эй! — нойон перешёл на бег. — Что с тобой, парень?

Юноша наконец поднялся, шатаясь. Смущённо улыбаясь, он держался за руку, ту самую, что уже была не так давно ранена. Сквозь крепко сжатые пальцы проступала кровь.

— Что? Что такое? Ты ранен? Ах, как неудачно…

Гамильдэ-Ичен довольно расхохотался:

— Наоборот, очень удачно, князь! Пришлось придержать саблю, дать ему возможность выхватить у меня из-за пояса нож… и ударить. Я специально подставил раненую руку — чтоб сразу пошла кровь… А он-то, верно, думал, что поразил меня в живот… Дурачок!

— И всё равно, — недовольно пробурчал Баурджин. — Можно было бы обойтись и без крови.

— Да как же без крови, нойон?! Ты же сам сказал — чтобы все выглядело натурально.

Ну, что сказать? Пришлось перевязывать. Поясом самого раненого, чем же ещё-то? А после перевязки сломя голову нестись на запад! Да-да, на запад — к Онону, как и должно было сложиться в мозгах предателя. Доскакав до сопки, разложили костёр. Быстро затоптали — лишь было видно, что останавливались. Тут, в кустах, оставили ленточку — якобы случайно зацепились; специально проехали по грязной луже, оставляя везде отпечатки копыт. Так и развлекались почти до самого вечера, пока Баурджин не сказал:

— Хватит.

И уж только тогда поворотили на юг. Нет, не к Керулену, а к Халкин-Голу, к озеру Буир-Нур — не такой уж и большой крюк получался, зато дорога не в пример удобнее. Да и враги вряд ли догадаются… хотя кто их знает? Но, по крайней мере, бросятся по настоящему следу не сразу.

Погоня настигла их только на пятый день, когда беглецы подъезжали к высокому перевалу. Погода портилась.

Чёрной ночью превращался он в волка,

Светлым днём становился чёрным вороном…

Оторвавшись от преследователей, беглецы гнали коней почти весь день, лишь, как стемнело, укрылись в одном из распадков, где и провели ночь. А потом ещё около трёх дней ехали на юг, пока за синими вершинами сопок не заблестело огромное водяное зеркало — озеро Буир-Нур.

Погода снова улучшилась, дни стояли прозрачные, ясные, как почти всегда и бывает в Монголии. Хотя ночи выдавались холодные, по прикидкам Баурджина-Дубова, где-то даже до минус пяти-семи по Цельсию, однако к полудню солнце прогревало воздух примерно до плюс восемнадцати. Такие вот перепады — обычное дело в здешних местах. С утра ещё под копытами коней трещал на лужах ледок, ну а ближе к обеду вновь возвращалось тепло, почти как летом.

В перемётных сумах, как водится, нашлись и запасные тетивы для стрел, и наконечники, и точило, не говоря уже об огниве, так что голода путники не испытывали — изготовив луки, по пути стреляли дичь, в основном уток. С вечера жгли костёр, не чинясь — во-первых, холодно, а во-вторых — и уток надо было на чём-то поджарить. Да и места вокруг тянулись людные — не раз и не два уже беглецы замечали за сопками синие дымки кочевий. Двигаться можно было без опаски, вряд ли погоня стала бы искать их здесь, далеко в стороне от прямого пути к Керулену.

На исходе третьего дня путники устроили привал на берегу Халкин-Гола. Как сильно подозревал Баурджин — примерно на том самом месте, где, схватив шальной осколок, погиб комполка Ремезов. Ну да, вон тут стояли пушки, там — переправа, а на той стороне — японские доты, сложенные из больших серых камней.