Андрей Посняков - Орда (Тетралогия)

А туда, к западу, за сопкой — урочище Оргон-Чуулсу. По местным поверьям — проклятое, злое место. Баурджин невольно вздохнул — кто бы говорил…

Гамильдэ-Ичен ловко развёл небольшой костёр и в ожидании углей — поджарить остатки утки — напевал какую-то скабрёзную песню. Нойон прислушался — что-то про незадачливого мужа и трёх любовников его жён.

— Интересно, — протягивая руки к костру, князь усмехнулся. — Вот не знал, что ты такие песни знаешь. Где и научился?

— Ха! — вскинул глаза юноша. — Так ты же сам, нойон, ей меня и научил. Помнишь, когда прикидывались странствующими музыкантами?

— Я?! — Баурджин хмыкнул, тут же и вспомнив, что да, что-то подобное было… Что-то он там придумывал из Ильфа с Петровым про «людоедку Эллочку». Людоедку! Князь передёрнул плечами, вспомнив бегство от людоедов. Вот уж, действительно, не буди лихо, пока оно тихо. И вообще, надоело бегать уже, хочется схватиться с врагом лицом к лицу в лихом и стремительном натиске, так чтоб под копытами коня дрожала земля, а в руке пела песнь смерти верная сабля! Вот и Гамильдэ-Ичен, кажется, то же самое думал.

— Чего ворчишь, Гамильдэ?

— Да говорю — все бежим, бежим… Кому рассказать — стыдно.

— Нет, парень, — сурово предупредил нойон. — Боже тебя упаси хоть кому-нибудь рассказывать о наших странствия… кроме непосредственного начальства, сиречь — хана Темучина и немногих его приближенных. Что же касается бегства… Так это не мы с тобой бежим, а вот… — он похлопал себя по поясу, — чрезвычайно важные и секретные сведения. И чем скорее теперь они будут у Темучина, тем лучше. А потому — бежать, бежать и бежать! Это как раз тот случай, когда в бегстве — доблесть!

— А Гурхан? — оторвался от костра юноша. — Он ведь может изменить свои планы, когда Кара-Мерген доложит ему о нас. Обязательно доложит, нойон. Если уже не доложил.

Баурджин улыбнулся:

— Извини, друг мой, но ты плохо знаешь людей. Кара-Мерген, конечно, доложил бы… если б ему, в свою очередь, доложил Игдорж. А тот вряд ли поспешит с докладом о собственной оплошности. Не забывай, он ведь надеется ещё поймать нас!

— А если не поймает? Всё равно ж придётся доложить?

— И что в силах изменить Гурхан? Помирить все враждующие племена? Сделать язычниками найманов? Он даже время выступления изменить не в силах — машина уже запущена.

— Зато он в силах изменить место!

Князь хохотнул — уж больно смешно выглядел раззадоренный спором юноша, совсем как нахохлившийся воробей.

— Нет, Гамильдэ, ты не прав, — мягко произнёс Баурджин. — Игдорж Собака вовсе не глупей нас с тобой, и в случае если мы ускользнём, поймает каких-нибудь бродяг, предоставит трупы. Или, ещё меньше хлопот, целая куча воинов вместе с предателем Сухэ, не моргнув, подтвердят, что опасные беглецы с самой высокой скалы сверзились в самую глубокую пропасть. Ну, или что-нибудь в этом роде — Игдорж придумает. Это — во-первых.

— Во-первых? — вскинул глаза Гамильдэ-Ичен.

— Есть ещё и во-вторых, — нойон подмигнул парню, — Темучин вовсе не собирается ждать наступления врагов. Ударит первым!

Потрескивая, горел костерок, на аккуратно сгребленных чуть в сторону углях, шипя, жарилась утка. Эх, ещё б арьки… Почти классическая картина — «Охотники на привале».

— Не понимаю, — отломив аппетитно пахнувшее дымком крылышко, Баурджин откусил кусочек, прожевал и, блаженно прищурившись, продолжил: — Не понимаю, почему в бортохо никто не возит арьки? Сколько мы уж ездим на чужих конях, а в баклагах все одна вода.

Юноша разразился смехом:

— Ну, ты и сказанул, нойон! Чтоб тебе ещё и арьку возили… Арька, она такая вещь, что только нальёшь — и сразу не будет. Какой смысл наливать её в бортохо? Лучше уж набрать воду. Что же касается арьки, так ею в любом кочевье можно побаловаться, и не в седле, а на мягкой кошме, в компании достойных мужчин и пылких чернооких красавиц!

— Вай, молодец, хорошо сказал! — захохотал Баурджин. — Особенно — про мягкую кошму и пылких чернооких красавиц. Кстати, почему чернооких? Тебе зеленоглазые что, не нравятся?

— Нравятся… — застенчиво улыбнулся парень. — Только ведь их мало, зеленоглазых, чернооких — куда как больше.

Так вот, на сон грядущий, беседовали о приятном. Потом улеглись — по очереди, у чуть притушенного костра, так чтобы угли не горели красным зловещим светом, а лишь бягряно мерцали, распространяя тепло — шаяли. Бросили жребий, дежурить первому выпало князю.

— Вот, всегда так, — заворчал Гамильдэ-Ичен. — Впрочем, я не в обиде.

— Ложись, ложись, — нойон усмехнулся, — и спи себе спокойно и крепко.

Юноша не стал спорить, улёгся у костра, подложил под голову седло, укрылся попоной и сразу уснул, едва только закрыл глаза.

Немного посидев у костра, Баурджин поднялся, походил рядом, прогоняя холодом сон, потрепал пасущихся лошадей, полюбовался на звёздное небо… и вздрогнул: показалось, будто где-то в кустах хрустнула веточка. Нойон тут же затаился, прислушался… Нет, больше никаких звуков не было, лишь где-то далеко, за сопкой, раздался вдруг одинокий вой. Волк? Или, скорей, шакал? А чёрт с ним, кто бы ни был.

Чу! Снова треск!

И кряканье утки… тьфу ты, чёрт, напугала. Ну-ну, хлопай крыльями, лети в свои камыши, не то живо подстрелим тебя, запечём на угольях… Вот, полетела…

Потом вдруг встревожились лошади. Фыркали, поводили мордами, в общем, вели себя беспокойно. Медведь, что ли, бродил где-то рядом? Нет, медведь вряд ли, скорее волки. Так волки бы выли. А, с другой стороны, на человека кони бы так не реагировали. Да кто же там бродит?

Раздув головню, Баурджин прошёлся вокруг лошадей, отгоняя возможных затаившихся за кустами зверюг:

— Прочь, прочь пошли, прочь!

Подойдя к берегу, с размаху швырнул головню в камыши. Булькнуло. Баурджин покачал головой — а сегодня тёплая ночь. Даже льда у берега не было, не намёрз. Да, тепло… Наверное, завтра погода изменится, пойдёт дождь или мокрый снег. Неплохая погодка для беглецов. Хотя — от кого теперь бежать-то? Все, отбегались. Завтра начинаются зимние кочевья подвластных Темучину родов, там как родных примут. И своё кочевье рядом — Джэгэль-Эхэ, Алтан Болд и Жаргал, дочка. Как они там? Наверное, хорошо, сытно, ведь всё-таки — осень. Да и не жаловались никогда в кочевье Баурджина-нойона на голод, хозяйствовали интенсивно — держали и лошадей, и коров, и овец, даже кое-где сеяли просо. И лес в сопках не так далеко имелся — а там и дичь, и ягоды, и орехи. Что и говорить, удобные места пожаловал Темучин под кочевье, очень-очень хорошие земли. И вот их-то, вместе со всеми прочими, ярится отобрать Гурхан-Джамуха, чтоб ему ни дна, ни покрышки!

Баурджин снова прислушался, обошёл лошадей и спящего товарища. Вроде бы успокоилось все. Ничто больше по кустам не трещало, да и волк (или шакал) перестал выть за сопками. Может, сюда пошёл? Ага, на костёр и запах людей? Вряд ли.