Андрей Посняков - Орда (Тетралогия)

— Еха-а-ал я краем леса-а-а, — из-за деревьев донеслась песня. — Ехал я краем леса-а-а… А мой анда — мне навстречу… Навстречу-у-у-у…

Ну, словно и впрямь в городском парке! Беспечный такой прохожий в небольшом — чуть-чуть — подпитии. Выходной день — пошёл в парк, купил в буфете пива на честно заначенный от жены рубль, выпил, идёт теперь, напевает: «Я люблю-у-у тебя, жи-и-изнь, и надеюсь, что это взаимно…» Ни забот в этот день, ни хлопот, ну, разве что сообразить на троих с дружками… Эх, хорошо в стране советской жить!

Вот именно такое впечатление почему-то произвёл на Баурджина поющий в лесу незнакомец. Поющий и пока ещё невидимый.

Песня становилась громче, шаги приближались. И вот уже на небольшую, поросшую невысокой травою полянку у кедра, где только что лежал Баурджин, вышел невысокого роста мужчина, молодой, смуглолицый, с характерно прищуренными глазами…

Алтансух вздрогнул, узнав…

И нойон едва успел прижать его рукою к земле:

— Тсс!

Он и сам чувствовал возбуждение, ещё бы! Поющий незнакомец оказался не кем иным, как Барсэлуком, известным в некоторых кругах как Игдорж Собака.

Барсэлук!

Откуда он здесь взялся? Что ищет?

А, похоже, ничего не ищет — поёт. Лемешев, мать ити… Артист погорелого театра оперы и балета. Сейчас ещё арию Ленского затянет. «Я люблю вас, Ольга!» Или, это не Ленского ария, Онегина? Да, в общем, не суть… Оба-на! Улёгся! Прямо на то самое место. Что же он, полежать сюда пришёл? А наверняка — ждёт кого-то! Ну да, дожидается. Вот встал, прошёлся… Прислушался… Снова лёг… Засвистел…

Баурджин вдруг почувствовал, как слабо задрожала земля. Кто-то ехал! Всадник…

Барсэлук тоже услышал приближающийся топот копыт и быстро вскочил на ноги. Однако больше никаких действий не совершал — не хватался ни за лук, ни за саблю. Видать, это ехал тот, которого лазутчик и ждал. Ну да…

Нойон удивлённо хлопнул глазами, увидев наконец всадника — чёрную фигуру на вороном коне. Чёрный дээл, чёрные узкие штаны, чёрные гуталы. На голове — чёрный колпак до самых бровей, низ лица прикрывает широкая повязка, тоже, естественно, чёрная… Чёрный всадник… Чёрт побери… Чёрный Охотник!

— Какие новости, Кара-Мерген? — Барсэлук вежливо поздоровался первым. — Давно тебя жду.

— Ты всё сделал, как я сказал? — вместо приветствия осведомился всадник.

Лазутчик поклонился:

— Да, повелитель. Джаджираты больше не собираются уходить — я убрал зачинщиков.

Кара-Мерген хмуро кивнул:

— Что слышно о наших врагах?

— Да пока ничего.

— Плохо работаешь, Игдорж! Не оправдываешь затраченные на тебя деньги.

Испуганно задрожав, Барсэлук упал на колени:

— О, не гневайся, повелитель, клянусь всеми богами, я…

— Я на тебя не гневаюсь, — Чёрный Охотник положил руку на эфес сабли, — лишь сообщаю — что есть. Много разных слухов ходит по кочевьям, много чего можно почерпнуть. Ты просто не хочешь.

— Я хочу, хочу, повелитель! Да, забыл сказать… — лазутчик улыбнулся. — Я встретил странных торговцев, тангутов. Внедрился к ним под видом проводника.

Баурджин навострил уши.

— Ну? — Кара-Мерген сверкнул глазами. Ох, и глаза у него были — чёрные, узкие, злые. А лицо — насколько мог видеть нойон — не смуглое, а скорее жёлтое. — Почему они показались тебе странными?

— Слишком настойчиво расспрашивали про Джамуху. Ехали на север, с товарами.

— Ты должен был их допросить, а затем убить. Почему не сделал?

— Дикая Оэлун… — Барсэлук скривился. — Эта разбойная девка появилась так не вовремя… Господин, я давно говорил, что её нужно убить!

— Убить? — Всадник неожиданно разразился злым каркающим смехом. — Ты совсем сошёл с ума, Игдорж! Если мы будем убивать всех разбойников — кто же тогда будет держать в страхе окрестные племена? И будут они жить в спокойствии и довольстве, перестанут жаловаться великому хану, надеяться на его помощь. Ты этого хочешь, Игдорж?

— О, господин…

— Значит, так… — Кара-Мерген немного помолчал и продолжил: — подозрительных торговцев отыскать и схватить.

— Но, повелитель, с ними уже расправились разбойники Оэлун!

— Тем лучше — значит, тебе меньше забот. Сейчас поедешь к Эрдэнэчимэгу — скоро курултай, великий хан Джамуха хочет, чтоб там были все.

— Но Эрдэнэчимэг собирается откочевать!

Чёрный Охотник нахмурился:

— Твоя забота, чтобы он этого не сделал. Потом поскачешь в кочевье Чэрэна Синие Усы. Этот, правда, никуда не собирается откочёвывать, но тем не менее присмотр за ним нужен.

— Так за ними за всеми присмотр нужен! — расхрабрился Барсэлук. — А лучше бы взять заложников изо всех родов, и…

— Бабушке своей советуй! — надменно прервав его, Кара-Мерген повернул коня.

— О, господин, — снова взмолился лазутчик. — Хотелось бы… гм-гм… небольшое вспомоществование… Как и было обещано ранее.

— А, тебе нужно серебро? — обернувшись, всадник расхохотался. — Ладно, что я обещал — ты получишь. Скачи за мной.

— Но моя лошадь…

— Что? Её у тебя украли?

— Нет… просто я оставил её внизу, у реки.

— Ну, так поторапливайся, Игдорж! — с хриплым хохотом Кара-Мерген хлестнул коня плетью. — Если, конечно, хочешь получить свои сребреники.

— Бегу, бегу, повелитель…

В зелёно-жёлтых лучах солнца сверкнул эфес сабли… странный эфес — длинный, с рукоятью, отделанной яшмой. Да и сабля в чёрных ножнах тоже была странная, и ножны… Чёрт возьми, да это же…

Баурджин вздрогнул.

…шин-гунто — или «новый военный меч» типа 94 — промышленно изготовляемый самурайский меч, носившийся офицерами японской императорской армии! Нагляделся Дубов в тридцать девятом на подобные мечи — уж никак не мог ошибиться.

Откуда такой у Кара-Мергена? И кажется, у кого-то из воинов Темучина Баурджин как-то тоже видел такой. Откуда?

А оттуда же, откуда появились части японского самолёта у Алтан Зэва — нынешнего вассала Боорчу — из урочища Оргон-Чуулсу!

Да, и Гамильдэ-Ичен ведь именно там нашёл когда-то пропеллер! Если имеется пропеллер, почему бы и не быть мечу? Там много чего есть, в урочище. Если прийти туда в сентябре-октябре — «в месяц седых трав», как написано в древних рукописях, то можно…

Впрочем, Баурджин ходил, и не раз. Особенно когда ещё не родились дети. И без всякого эффекта. Ничего не нашёл, никуда не проник, не то что в будущее, но даже и в развалившийся храм. А теперь и пытаться перестал — настолько врос в здешнюю жизнь: любимая жена, дети, друзья, приобретённое положение в обществе. Забывать уже начал прежнюю жизнь, которая лишь иногда прорывалась вдруг ностальгическими воспоминаниями… всё реже.

— Гамильдэ! — перебил думы нойона Сухэ. — Надо бы его предупредить, а то ещё встретится невзначай с Барсэлуком.